Юность Маркса

Много раз доводилось Войцеку рассказывать свою историю. Целые фразы нашли уже привычную для слуха форму, сгладились, застыли. Но повествование его не потеряло своей патетической приподнятости.

— Шестого сентября тысяча восемьсот тридцать второго года, — продолжает, овладев собой, солдат польской повстанческой армии, — царская артиллерия открыла огонь по передовым редутам. Я помню глухой рев канонады. Мы были ослаблены неосторожными диверсиями и значительно уступали численностью противнику. Паскевич вел на Варшаву собранные воедино корпуса Крейна, Головина и Рюдигера.

Войцек пальцем чертит на столе военную карту восстания. Сток сосредоточенно следит за его движениями.

— Тут — Воля, деревня подле Варшавы, — объясняет поляк. — Она окружена. От столицы нас отделяет Висла, — он провел черту, и напряженно слушающей Женевьеве чудится плеск воды, заглушающий голос рассказчика. — Я был в деревне, в полку, которым командовал генерал Сованский. Нам на подмогу пришел Высоцкий со своим отрядом. Надежды на победу не было: казаки ворвались в Волю, и я видел, как пал Сованский. Вместе с двумя товарищами я вынес полуживого Высоцкого и перевязал его раны. Но, придя в сознание и поняв безвыходность нашего положения, он в отчаянии сорвал повязки. Герой не хотел видеть порабощения Польши и звал смерть. Когда мы добрались до Варшавы, город был предназначен к сдаче. Струсивший сейм искал способа избежать боя на улицах столицы. Не видя спасения, мы в числе двадцати тысяч солдат польской армии перешли прусскую границу. Нас вел Рыбинский. Польша пала. А я остался жив.

Сток ободряет и шутливо корит Войцека. Но поляк не слышит его.

— Мы разбросаны по свету. Ненависть к деспотизму — единственное, что унесли мы с собой. Она непрестанно крепнет.

— Но что дали вы рабочим? — спрашивает Иоганн.

Войцек задумывается и не скоро находит ответ.

— Надо было сначала освободить родину, а потом конечно, установили бы равенство, — говорит он неуверенно.

— Пожалуй, ты прав, избавились бы от ига русских царей, а потом уж и от своих деспотов, — соглашается Сток. — Однако вы заслонили своим телом парижскую и бельгийскую революции.

— Именно так, — оживляется Войцек. — Покуда Паскевич переправлялся через Буг и Вислу, французы вступили в Бельгию, прогнали голландцев и обеспечили ей независимость.

4

Дни в Дармштадте не отличались разнообразием, в особенности в небогатой округе рынка. Сток занимался главным образом починкой жалкой одежды ремесленников и мелких купцов. Женевьева помогала ему в шитье и вела несложное домашнее хозяйство. В летние дни она предпочитала душной и темной комнатке двор, где под навесом могла стряпать на жаровне или стирать в деревянном корыте. В больших бочках тут же стояла дождевая вода. Колодец находился не близко, на площадке подле церкви.

Сток кроил и шил, примостившись у окна. Он любил напевать вполголоса медлительные гессенские песни. Женевьева, слушая его, счастливо улыбалась. Любовь ее к Иоганну непрестанно возрастала. Женевьева включила в свое огромное чувство к мужу все оттенки нежности, преданности, преклонения, которые питала некогда к матери, братьям, даже к Лиону.

Иногда, примостившись у ног Иоганна, молодая женщина шептала, прижимая к своим щекам исколотые, шершавые мужнины руки: «Ты — мой отец, мать, братья, родина, муж, друг, ты — все, что есть у меня на свете».

Никогда не представляла себе маленькая работница, что мужчина может так относиться к женщине, как относился к ней Сток. Старый Буври не обижал Катерины, но его отношение к жене было проникнуто добродушной насмешкой и снисхождением сильного к слабому. Иоганн держался с женой как с равною. Он всячески старался внушить ей уверенность в своих силах, помогал победить робость.

Женевьева, выросшая под окрики Дандье на набережной Роны, запуганная приставаниями могущественных комиссионеров, болезненно боялась людей.

Страх сжал ей плечи и придал походке торопливую неуверенность. Женевьева всегда как бы искала опоры и поддержки, вовсе не надеясь на собственные силы. После поражения Лионского восстания она ничего не ожидала от завтрашнего дня, кроме горя и неудач. По ночам ей нередко снились рассвирепевшие драгуны, неумолимые полицейские, тюрьмы и пушечные жерла. Она видела свою мать с простреленным черепом. Кровь стекала на черное знамя, чертя буквы: «Жить трудясь или умереть в бою!» Страшные живые сны!

Вся воля Женевьевы уходила на то, чтобы скрывать от мужа свои страхи и не становиться помехой на избранном им пути. Чуткий Иоганн особенно уважал ее за это.

Единственным человеком, кроме Стока, сумевшим приручить к себе недоверчивую, робкую Женевьеву, была Маргарита Гюркнер. Женщины любили часами болтать во дворе. Нередко, согнувшись над корытами с бельем, они делились друг с другом своими мыслями и заботами.

5

Великое герцогство Гессен в 1820 году добилось конституции. Кровопролитные восстания, отказ от внесения податей вынудили прославленного кутилу Людвига Первого уступить и подписать закон, учреждающий наряду с феодально-клерикальной первой палатой вторую — народную. Под народом в этом случае подразумевались представители среднего сословия, окладный лист которых подтверждал их достаток и способность охранять государственный порядок. Беднейшие граждане, мелкие ремесленники, крестьяне не имели доступа в новую палату. Герцогская конституция, обезвреженная хитроумными оговорками по указаниям Меттерниха, ничуть не мешала дармштадтским правителям безумствовать и сорить деньгами, собранными с крестьянства, изнемогавшего под бременем налогов и феодальных повинностей.

Нигде в Германии податные тяготы не били больнее деревенскую бедноту, чем в Гессенском герцогстве: на каждую душу падало по шести гульденов и двенадцати крейцеров — сумма, составлявшая почти весь крестьянский годовой достаток.

Новый герцог Людвиг Второй правом и повадками превзошел расточительного отца. Расходы, связанные с его восшествием на престол, превысили сто тысяч гульденов, но и это не удовлетворило монаршего аппетита.

Старый, хмурый дармштадтский замок не понравился герцогу, привыкшему к парижской и венской роскоши. Несмотря на большую задолженность великогерцогской фамилии, Людвиг пожелал строить новый дворец. Вторая палата воспротивилась. В это время в Париже произошла революция, сбросившая Карла Десятого. Треск сломавшегося тропа пробудил Европу. По сонной заводи германских княжеств прошла рябь.

В сентябре 1830 года разразилось верхнегессенское восстание. С криками: «Свобода и равенство!», заглушавшими неистовство барабанов, шли из села в село крестьяне. Босые, истощенные, в холщовых заплатанных брюках и посеревших рубахах, с вилами и серпами двигались они. Ветер играл неприглаженными бородами и волосами, пыль облепляла загорелые угрюмые лица.

Ряды повстанцев непрерывно пополнялись. Каждый крестьянский дом присоединял своих добровольцев. Позади жнецов и косцов ехали телеги с необходимым скарбом и едой. Крестьяне шли в Дармштадт к великому герцогу за свободой и равенством. По дороге им встречались бесчисленные феодальные поместья, которых так много в Верхнем Гессене.

Долго нараставшая злоба восставших обрушивалась не только на дома дворян, но и на усадьбы подкупных судей и грубых княжеских администраторов. Хлеборобы предавали огню их имущество.

В Дармштадте весть о крестьянском походе вызвала панику. В герцогском замке готовились к бегству. Конгресс правителей союзных государств не без робости ждал исхода событий. Меттерних напряженно следил за маленькой страной, и гонцы его без устали скакали по Германии с директивными депешами.

Повстанцы беспрепятственно подошли к деревушке Зедель. Там их ждала засада. Три колонны драгун врезались в безоружную толпу. Вилы икосы не выдержали ударов сабель. Крестьяне гибли под копытами кавалерии. Их расстреливали, рубили, топтали. Страшная расправа ждала уцелевших…