Десну перешли батальоны

— Хе-хе-хе!.. Еще, еще, отец Маркиан!

— Батюшка, батюшка, оторвите!

— Зело веселятся рабы божие, когда им весело! — выкрикивал Маркиан, еще выше подбирая полы подрясника.

В танец вступила вторая невестка Орищенко, затем третья. Смелее затопали мужчины. С них бежали струйки грязного пота, растрепались волосы, громче гудел под ногами пол. Маргела отбивал такт и руками, и ногами.

Женщины громко, не в такт, выкрикивали:

Маргела подмигнул маленькими мышиными глазками жене Сергея:

Маргела упал перед ней на колени и так на коленях продолжал танцевать:

Женщина тоже хитро, по-заговорщицки, подмигивала Маргеле:

Теперь танцевали все. Иван бил по струнам, растопырив длинные, тонкие пальцы. Гости в пьяном экстазе выкрикивали:

Воробьев просмотрел оперативные данные о продвижении немецких войск. Теперь он должен был информировать уездный комитет, который решит, что надо делать в это тревожное время. На заседание придут и сельские коммунисты.

Михайло прислушался к тишине в коридорах двухэтажного здания (когда-то здесь была земская управа), потом встал и открыл окно. В комнату ворвались клубы морозного воздуха. Они обволакивали Воробьева и освежали его уставшую от работы голову. Он перегнулся за подоконник. Со второго этажа видны потонувшие в вечернем сумраке приземистые домишки, опустевшие улицы, тюрьма — теперь темная и пустая. Местечко притаилось, молчит, выжидает. И до него дошли вести о немцах.

В тишине отчетливо слышны были дальние раскаты орудий. От глухих взрывов слегка звенели оконные стекла. Михайло еще некоторое время прислушивался и узнал давно знакомый размеренный грохот.

— Гаубицы…

По верхушкам елок в общественном саду прыгали вороны, каркали, предвещая непогоду.

«Метель будет», — подумал Михайло и посмотрел на небо. Оно, хмурое и неприветливое, тяжело висело над местечком. Михайло вспоминал минувшие бои, когда солдаты молили, чтобы ветры и непогоды дули им в спину и немцы не могли пускать газы. И теперь он мечтал, чтобы снежная буря била только врагам в лицо…

Так вот он стоял у окна, пока не почувствовал, что холод пронизывает все тело, — поежился и закрыл окно. Скрутил папиросу, затянулся — затошнило. Он вспомнил, что сегодня не успел пообедать, бросил окурок под стол, придавил сапогом.

По коридору катилось эхо торопливых, легких и знакомых шагов. Тепло и ласково улыбнувшись, Михайло пошел навстречу и распахнул двери:

— Спасибо, Раиса! — он взял принесенный женой ломоть хлеба, привлек ее к себе и поцеловал в лоб. — Весь день были люди из сел, не смог вырваться… Знаешь, тяжелое время, военное…

— Так хоть теперь поешь! — попросила Раиса, присаживаясь к столу. Наклонилась, сняла волосинку с плеча мужа, нежно провела по покрытым первой сединой вискам. Михайло разломил ломоть и вопросительно посмотрел на масло. — Это я у соседки фунт купила… за платок… На базар не вывозят… — Она прибрала на столе, принесла веник из коридора и подмела пол. Михайло наблюдал за ее движениями и был благодарен своей подруге — преданной и ласковой помощнице.

— Далеко? — спросила Раиса, снова садясь рядом с мужем.

Михайло без лишних слов понял ее.

— Под Гомелем идут бои.

— Придется эвакуироваться?

Михайло поднял глаза, положил руку на ее плечо.

— Нет!

Больше ни о чем она не спрашивала. Это «нет» означало, что за каждую пядь земли будут вестись жесточайшие бои, а в случае неблагоприятного исхода Михайло останется при немцах в подполье. К опасностям она привыкла, потому что всегда приходилось так жить. Все пятнадцать лет, с тех пор как она узнала Михайла.

По коридору прозвучали многочисленные тяжелые шаги. Раиса поднялась, поцеловала Михайла и тихо вышла. Он проводил ее до дверей, встретил членов уездного комитета. Крепко пожал руку Надводнюку. Молча сели, ожидая начала заседания. Воробьев долго и испытующе смотрел каждому коммунисту в глаза, затем прошелся по комнате.

— Враг близко, очень близко, в ста километрах… Наступает развернутым фронтом. Основные силы врага идут по линии железной дороги Гомель — Бахмач. — Стоя перед членами уездного комитета, Михайло перебирал лежавшие на столе бумаги и отчеканивал каждое слово.

— Центральная рада продала украинский народ немецкому империализму. Он идет, чтобы наступить на грудь украинскому народу! Хищникам еще мало крови, им мало жертв, разрушений!.. Враг недалеко. Мы должны знать, что будет делать наш уездный комитет в этот опасный момент. Прошу высказаться!

В комнате наступила тишина — тревожная и настороженная.

Затем попросил слова знакомый Надводнюку товарищ, приносивший в Боровичи записку Воробьева о разоружении кулаков.

— Говори, Микола! Прошу внимательно слушать.

Микола говорил о тревоге в городке, в селах, на железнодорожных станциях уезда и закончил предложением:

— Нужно всем идти на фронт и там либо победить, либо погибнуть!

Взял слово пожилой товарищ в ватнике и накидке, с виду — бывалый фронтовик. До сих пор он сидел в темном уголке, теперь поднялся — высокий, широкоплечий, и на стену упала нескладная тень.

— Слушаем тебя, товарищ Василь!

Василь говорил кратко, обрывисто:

— Идем на фронт!.. Свободу народную будем защищать на фронте!. Там виднее! Придется отступать — будем отступать вместе с армией!..

— А рабочих в городах и крестьян в селах оставим врагу на расправу? — спросил Воробьев.

— А что же ты советуешь? — спросили остальные члены уездного комитета.

Надводнюк придвинулся поближе. Михайло потер виски ладонями и вышел на середину комнаты.

— Если Красной Армии даже придется отступать под напором врага, вооруженного до зубов, мы, коммунисты, — подчеркнул Михайло, — мы обязаны остаться в подполье при немцах. Для чего?.. Враг будет грабить народ, издеваться над ним — для того и идут они на Украину. Кто должен, как не мы, коммунисты, поднять восстание против немцев, а значит, помочь Красной Армии? Кто должен, как не мы, коммунисты, показать немецким солдатам сущность пролетарской революции в России? Мы с тыла должны развалить кайзеровскую армию, чтобы она под красными знаменами вернулась в Германию и выгнала кайзера и буржуазию! Вот какая перед нами задача! Этого требует вся наша партия! И в подполье уездный комитет должен быть боевым штабом, который объединит силы против армии кайзера! В этом залог нашей победы… — Михайло выжидательно посмотрел на товарищей. — Вот каким должно быть наше решение!

В комнате опять стало тихо. Члены уездного комитета обдумывали предложение Воробьева. Для них воля партии была нерушимым законом; партия скажет идти в окопы — и они пойдут; партия скажет идти в подполье — они пойдут. Пойдут туда, где от их работы будет больше пользы для партии. Теперь партия ставила задачу — развалить изнутри армию кайзера. Они возьмутся за это дело и доведут его до конца, выполнят, как выполняли любое задание, данное партийной организацией. Они знали: постановить — значит выполнить.