Екатерина I

– Ветра ему попутного…

Смеются вельможи, кивают, избавление от дармоедов – благо. Между собой, покинув Меншиковы палаты, с опаской шепчутся:

– Слыхать, светлейший-то ободрал герцога.

– Истинно… Шестьдесят тысяч мимо казны ушло… В кошель себе положил.

– Старый долг будто…

– Кошель и так лопается.

– Старый долг будто…

– Э, да кто их разберёт?

Известно, себя Александр Данилыч не забудет. На обухе рожь молотит. Но руль управления кому иному поручишь? Кто лучше его знает состояние государства? Ему рапортуют военные и цивильные, пишут приказчики с заводов, промыслов, торгов, бурмистры вотчин, а владения-то разбросаны по всей европейской России. Воеводы губернские – и те кланяются, чтут Меншикова, яко монарха. Своевременно упредил смуту на Украине.

– Казаки и мужики волнуются, – объявил князь Совету. – Коллегия у них на шее сидит. Вот сговорятся с крымцами, с турками… Долго ли до беды!

Поместья у него там крупные, ещё город Батурин достался в придачу, милостью царицы. И ему поперёк горла Малороссийская коллегия, учреждённая Петром. После измены Мазепы царь стал подозрителен, выборы гетмана запретил, назначил русских чиновников, которые грабят всех подряд – крестьянина, шляхтича, посадского.

– Дадим Украине гетмана, – предложил князь. – По крайности, казацкая старшина будет довольна. Тоже волк в овчарне, да хоть свой.

Решился исправить политику Неразлучного, чем вельможеству весьма потрафил. Одобрили с воодушевлением.

Вместе с Голицыным, Остерманом поощряет коммерцию, промышленность. Пошлина с продажи пеньки убавлена в пять раз, с галантерейных товаров вдвое. Снята казённая монополия на торговлю сибирской пушниной; обрабатывать металлы в Сибири волен каждый, – испрашивать разрешение, а стало быть, и подмазывать канцеляриста отныне не требуется.

Пётр строго определял, на каких судах приличествует возить в Петербург зерно, овощи, мясо. Надзиратели на пристанях свирепствовали. Парус залатан, вёсла некрашены, корпус самодельный, деревенский, – откупайся или прочь уходи. Надзиратели набивали мошну, издевались, а то и выколачивали взятки. Отменены многие распоряжения царя – поборника всеохватной, дотошной регламентации.

Однако землепашец в той же кабале томится, нищ и бос, отчего и в городе скудость Сие недвижно – хоть об стенку бейся.

Война не грозит – и то счастье.

Английские корабли в Балтику вошли, от российских берегов находятся в отдалении. Осенью во французский город Суассон съедутся дипломаты. Намерены примирить два союза, разделяющие Европу, – русско-австрийский и ганноверский.

– Кого пошлём? – вопрошает князь риторически. – Я думаю, сынка твоего, а? – он подмигивает канцлеру, катающему по привычке бумажные шарики. – Отпустишь молодца? Он востёр, востёр… Подсобит Куракину.

Возражений нет. Головкин-отец скрытно ликует, румянец выступил на скулах.

– А ты, Андрей Иваныч, дашь инструкции.

Мнение Остерман уже подал, секретарь читает.

– Линия в европейской политике примирительная… Убежать от всего, еже б могло нас в какое противоборство ввести… Освободиться добрым порядком от имеющихся обязательств с голштинским двором… Получа то, возобновить прежнее доброе согласие с датским двором, с цесарским же остаться в альянсе.

– Ладно, ладно, – подхватил светлейший. – Загостились голштинцы, пора и честь знать Всяк сверчок знай свой шесток. Мир, значит, мир до первой драки. . Воевать нам не на что, господа, казна караул кричит. Флот прохудился, армия обнищала. С Персией никак не развяжемся, монету везут туда…

Жалованье, отчеканенное в Петербурге, с годовым запозданием. Рубли обманные, доля серебра из-за бедности казны убавлена. Кто о том осведомлён – молчит.

Чего желать триумфатору? Заискивают, унижаются самые знатные. Короной не увенчан, власть же по существу безграничная. Един Бог выше.

«Меншикова боятся так, как никогда не боялись императора», – записал посол Лефорт.

Триумфатор сим могуществом наслаждается. Из опыта своего и фатера вывел максиму – токмо простолюдины платят любовью, признательностью. Высокородные – никогда. Спесивые, богатые, завистливые управляемы единственно страхом.

19 июня «по принятии лекарств изволил кровь пускать».

26 июня «за жестокой болезнью не выходил».

Первые атаки противника, коему страх неведом. И столь мучительные, что больной причащается Святых Тайн. Пользуют Блументрост и Бидло – знаменитый голландец, очарованный когда-то Петром и уехавший в Россию. В домашней аптеке обильный выбор медикаментов – от колотья в груди, кашля, удушья.

Дарья велела мазаться елеем, пригласила хор из Александро-Невского монастыря, для услады душевной. И царь с невестой слушал в зале «пеньё концертов», покорно скучал. В конце июня князю стало легче, повёз государя в Адмиралтейство. Многопушечный «Пётр Первый» стоял на стапеле, расцвеченный флагами, готовый к спуску. Внук разбил о борт бутылку вина, напутствуя «деда».

Вскоре царь и Остерман отселились.

Воспитатель обещал познакомить мальчика с миром растений и насекомых. Данилыч собрался проведать, но приступ кашля, сильные боли под лопатками уложили в постель. Чахотка? Если правда – конец. Недуг рисуется в образе старухи с косой. Врачи успокаивают, гонят призрак прочь, однако хворь вся, конечно, в лёгких.

Арсенал пилюль, порошков, травяных настоев недостаточен – надобен отдых. Организм ослаб, переутомлён. Никаких забот! Всякое напряжение мысли вредно, затворник лишается шахмат.

7 июля навестил посол Рабутин. «Цесарь пожаловал его светлости в Силезии лежащее герцогство Козель».

Наконец-то…

Герцог – стало быть, персона владетельная. Манифест императора в серебряной раме висел в спальне, Данилыч снова и снова просыпался герцогом, ласкал взглядом цесарский титул – чёрной, колючей, клубками сбитой немецкой вязью. Потом переместил драгоценность в Ореховую, поделился радостью с Неразлучным.

Эх, кабы не хворь!

Привязалась, проклятая. Справил бы торжество, какого в Питере ещё не видели, Европе на диво.

– Его императорское величество, – заверил посол, – желает вам преуспеть также в Курляндии.