Распутин

Рядом с генералом Беловым сел, сопя, знаменитый петербургский банкир Мишка Зильберштейн, который откупился от большевиков большими деньгами, в две недели, спекулируя, вернул их себе и теперь не прочь был крупно поддержать национальное дело. Евреев он очень бранил. Принц Георг поручал ему часто большие суммы для оборота и результатами был весьма доволен.

Князь Сергей Иванович, тот самый, который кормил голодающих и смущал мужиков портретом царя и царицы в древних костюмах, растерялся, раскаялся, но с портретом своим не расставался.

— Да, не думы, не права, не свободы нам нужны… — говорил он, щелкая отчищенным ногтем по портрету, — а вот это… возврат к старому… Весь петровский период нашей истории был одной сплошной ошибкой, и мы должны бестрепетно похерить его и возвратиться назад, к крепкой царской власти, к простоте и чистоте нравов, к религии…

Бывший окшинский земский начальник, бывший ротмистр Дикой дивизии, а ныне один из вождей монархического движения и строгий легитимист Вадим Тарабукин снисходительно поздоровался с Евгением Ивановичем, своим земляком, сразу занял позицию твердую и даже гордую и все строго осматривался, как бы говоря: а ну попробуй-ка возразить что-нибудь! Напротив, налитой кровью, круглый князь Лимен, страшный усмиритель 1905-го, и его черноокая супруга, которая некогда гордилась тем, что она для России не раз отдавалась Распутину — теперь она на этом не настаивала, — держались скромно и молчаливо и заранее были со всем согласны, потому что в этих делах они не понимали ничего и втайне думали, что все это так только, глупость одна. Настойчивее и беспокойнее был маленький, сухенький, хроменький старичок, бывший министр, который некогда с досады пустил в оборот знаменитое «последнее бесповоротное решение». Теперь он демонстративно обожал государя императора, решительно никому не позволял говорить, что царская семья убита, всем и всюду говорил, что государь был один из самых умных и самых образованных людей своего времени и что он только по своей поразительной скромности не хотел обнаруживать этого. Бывший министр жил скромно, пел для души в церковном хоре в Мюнхене, а теперь все опасался, что в издательстве будут сделаны какие-нибудь уступки кадетам и кадетствующим и вообще общественному мнению, и требовал определенного девиза: за веру, царя и отечество.

Уверен в себе и развязен был черниговский присяжный поверенный Сердечкин, некогда довольно замечательный провинциальный кадет, толстый, мягкий, круглый человек с губками бантиком и свиными глазками. Принц старался не смотреть на него, потому что он был адвокат, потому что он был кадет и потому что у него была отвратительная привычка: слушая собеседников, он все время тер указательным пальцем свои передние зубы, а потом этот палец нюхал, находя в этом тяжелом запахе тленья какое-то своеобразное удовольствие. Бежав из Крыма, он достал как-то денег и основал в Белграде газету «Славянское единение»; чрез полгода деньги все были съедены, больше не дали, и он перебрался в Берлин, где снова достал денег и основал германофильскую газету «Наша будущность», но через восемь месяцев съел все деньги и газету закрыл; теперь он решил, что у принца можно прихватить деньжонок на газету «Двуглавый орел» и, нюхая свое тленье, вел свою линию в одно и то же время и мягко, и нагло.

— Я прежде всего хотел бы выяснить размер капитала, который потребуется на дело… — сказал граф, обращаясь к Евгению Ивановичу. — Дорого ли вообще печатание русских книг и газет в Германии?

— Точных цифр я не имею, но это довольно просто сообразить по ценам уже существующих газет и книг… — сказал тот. — Вообще русские издания здесь печатать несколько дороже немецких, но немецкие, если принять во внимание цены на все остальное, очень недороги…

— Я могу дать совершенно точные данные: у меня в этой области опыт… — понюхав себя, сказал Сердечкин, но только было вынул он толстую записную книжку, как вдруг тяжелая дверь с треском растворилась и в кабинет бомбой ворвался молодой принц Алексей, здоровый парень лет семнадцати, питавший к наукам и даже простой грамотности ничем непреодолимое отвращение и интересовавшийся только спортом и горничными.

— Папа, привезли! — радостно крикнул он.

— Что привезли? — строго нахмурился принц. — И как можешь ты так влетать? Как сумасшедший…

— Собаку привезли! — восторженно провозгласил молодой человек. — Ну, из Лондона…

— Хорошо… — строго сказал отец. — Скажи, чтобы егерь принял и все там такое…

— Я займусь сам, сам… — крикнул юноша и унесся бурей в коридор.

— Что за собаку вы получили? — заинтересовался князь Лимен.

— А, это все фантазии жены! — махнул рукой принц. — Решила, что в эти тяжелые времена и она должна зарабатывать хлеб, и вот за смертью Микадо она выписала для своей Гейши другого породистого кавалера: хочет торговать щенками… Правда, эти японские собачки идут теперь по совсем сумасшедшим ценам… Ну, однако, возвратимся к делу…

Присяжный поверенный Сердечкин бойко, точно дал смету на газету — вдвое уменьшив расходы и втрое преувеличив доходы, — рекомендовал типографию, указал, что главное — это объявления, блеснул кстати именами нескольких крупных писателей, с которыми он совсем на дружеской ноге. Графу нравилась эта бойкость и отчетливость, но он никому вообще не доверял, а принц старался не смотреть на бывшего кадета и был холоден.

— Прекрасно… — сказал он. — Смета, которую дала мне типография, несколько выше вашей, но это мы потом выясним…

— О, тут много значат личные связи! — воскликнул Сердечкин и с удовольствием понюхал себя. — И с материалом тоже… Конечно, вам нашлют его горы, но надо уметь взять то, что нужно. Вот, например, в моем портфеле уже имеются чрезвычайно любопытные записки о Распутине… Одна такая вещь может создать огромный спрос на газету…

— О да… — засмеялся граф. — Это вещь боевая…

— Да, да… Если они написаны с известной осторожностью, то, конечно… — раздались оживленные голоса.

— Я полагал бы, что лучше не поднимать… старых сплетен… — строго сказал хроменький министр.

— Отчего же? — возразил принц несколько загадочно. — История — это история…

В тайне ночей своих принц часто перебирал существующих претендентов на престол российский и находил, что все — рамоли и что всех все же лучше — он сам. Конечно, страдает легитимизм, но… все же и его жена императорской крови. А главное, были же голштинские принцы, была даже немецкая прачка на русском престоле — во всяком случае, его шансы ничуть не меньше. И потому он думал, что немножко помазать грязью по прошлому и не вредно: это расчистит путь людям новым… Но он никому не говорил об этом, даже близким.

— Кстати… — засмеялся граф. — Вот вы, княгиня, были довольно близки к Григорию Ефимовичу — разгадайте мне одну загадку, пожалуйста: почему женщины так любили его?

— Почему? — улыбнулась задумчиво княгиня. — Женщины невольно любят тех, кто, как они чувствуют, очень любит их, — то есть не одну какую-нибудь определенную женщину, а женщину вообще…

— К делу, к делу, господа! — призвал принц к порядку. — Теперь наметим приблизительно смету книгоиздательства. Евгений… э-э… Петрович, сперва я попрошу высказаться вас…

— Вопрос опять-таки ставится слишком широко, чтобы можно было определенно ответить на него… — отвечал Евгений Иванович. — Прежде всего надо точно установить те отделы, которые вы в издательстве желаете иметь. Можно издавать и беллетристику, и учебники, и книги технические, и политическую литературу, и религиозно-философскую, и детские книги — область эта бесконечна. Затем, желаете ли вы печатать лишь прежних писателей, что будет много дешевле, или же думаете привлечь и новые произведения крупных авторов, что, конечно, стоит больших денег. Необходимо знать, желаете ли вы печатать и труды капитальные, или же думаете ограничиться лишь легкой кавалерией пропаганды… Дайте мне точную программу дела, точное задание и некоторое время для справок, и тогда я дам вам более или менее точную смету. А так, как ставится вопрос теперь, можно сказать, что можно работать и на миллион в год, и на миллиард… Представьте, что мы захотим, например, выпустить полное собрание сочинений Льва Толстого. Это одно будет уже стоить очень больших денег…