Данте

— Завтра утром он должен отправиться в изгнание, — ответил Данте, — и это хорошо, потому что во Флоренции будет больше спокойствия и порядка.

Вошедшая служанка объявила, что пришла какая-то дама и хочет поговорить с мессером Данте.

— Даже в воскресенье тебя не оставляют в покое! — возмутилась донна Джемма и поднялась, чтобы выйти, но не успела — посетительница уже вошла в комнату.

— Останьтесь, дорогая Джемма, вы тоже должны послушать, о чем я буду говорить с вашим мужем.

— Это вы, донна Бизе?! — удивленно воскликнул Данте, глубоким поклоном приветствуя жену Гвидо Кавальканти, которая откинула вуаль и с грустью протянула руку обоим супругам.

Дочь знаменитого предводителя гибеллинов Фаринаты дельи Уберти была все еще хороша собой. Посеребренные сединой волосы покрывали прекрасной формы голову с бледным, серьезным лицом. Плащ фиалкового цвета, накинутый на плечи, придавал ей некое сходство с Мадонной.

— Вы оба не ожидали увидеть меня, — сказала посетительница, занимая отведенное ей почетное место, — вы удивлены, что я явилась сюда после того, как мой муж так обидел вас, дорогой Данте. Я пришла передать вам, что Гвидо просил извинить его. В первый момент он был слишком возбужден, а вам известно, что Гвидо вспыльчив, но добр.

— Он таков, — воскликнул Данте, — и никто лучше меня не знает, насколько он благороден и справедлив, хотя временами он скрывает свою истинную натуру под личиной напускной грубости!

Жена друга кивнула, выражая свое согласие с мнением Данте.

— Он убедил себя, что вы не могли поступить иначе, и поэтому он не желает порывать прежнюю дружбу, хотя завтра утром и вынужден покинуть Флоренцию.

Тут донна Бизе не смогла сдержать своих чувств и закрыла лицо руками.

В комнате воцарилась напряженная тишина. Наконец донна Бизе поднялась и стала прощаться.

Данте и Джемма просили передать сердечный привет ее супругу.

Прежняя любовь пересилила вспыхнувшую было ненависть.

— Вы уже слышали самые последние новости? — спрашивали друг друга флорентийцы, и всякому, кто еще не слышал их, сообщали:

— Корсо Донати провел в церкви Санта Тринита тайное совещание, в котором участвовали вожди гвельфской партии. Они возмущены тем, что кардиналу Маттео д’Акваспарта ничего не удалось добиться, и теперь намерены просить Папу, чтобы он передал управление Флоренцией какому-нибудь французскому принцу.

— Какие негодяи! Выходит, мы должны пожертвовать нашей исконной свободой и перейти под власть монарха!

— Надеюсь, приоры знают, что нужно делать!

Приоры и в самом деле знали, в чем состоит их ближайшая задача. Назревавшую государственную измену следовало пресечь в зародыше. Теперь для Корсо Донати мало было одного изгнания — только смерть от руки палача могла искупить его прегрешения! Всем прочим, кто присутствовал в церкви Санта Тринита, также предстояло испытать на себе суровость закона!

Для незамедлительного ареста Корсо Донати были посланы судебные стражники, но они вернулись ни с чем: гнездышко оказалось пустым — птичка успела упорхнуть.

Как закоренелый преступник, Донати был заочно приговорен к смерти с конфискацией имущества.

Воспользовавшись случаем, приор Данте стал настойчиво требовать возвращения Гвидо Кавальканти и остальных белых из ссылки, и его красноречие возымело действие!

Возле больного Гвидо Кавальканти стоял врач в длинном, полагающемся ему по должности одеянии с многочисленными складками. Он щупал у пациента пульс.

— Как я уже говорил вам, мессер, вас свалила лихорадка. Да, да, нездоровый климат этой болотистой местности вынесет не всякий! Но я пропишу вам питье, которое по крайней мере облегчит ваше состояние.

Больной застонал. Его потухшие глаза на исхудавшем бледном лице глядели безнадежно, подбородок и щеки заросли седой щетиной. Как только врач удалился, он повернулся лицом к стене, впав в полузабытье. Ему мерещилось, будто бы голову ему накрыли незримой пеленой, которая не дает свободно дышать и лишает света. Больной, словно раб, пронеслось у него в голове, не в состоянии защититься от неведомой силы, которая склоняется над ним, будто мерзкий, огромных размеров паук, и медленно, неумолимо высасывает жизненные соки!

Свободу и любовь к жизни Гвидо Кавальканти утратил еще раньше — когда приоры изгнали его из Флоренции! И его друг поддержал их. Впрочем, ему было простительно — иначе поступить в сложившихся обстоятельствах Данте Алигьери никак не мог!

Какими же непохожими на нынешние были прежние времена! Как бесконечно они теперь далеки — подобно затерявшемуся в море островку, о котором побывавший там моряк даже спустя годы хранит самые светлые воспоминания! Да, тогда Гвидо Кавальканти был совсем другим! Жизнь била в нем ключом, счастье представлялось драгоценным камнем, переливавшимся всеми цветами радуги, поэту улыбалась любовь!

Вернись, ушедшее счастье! Возложи на пылающий лоб страдальца свою благословенную руку, о богиня любви! Помоги ему еще раз исторгнуть из своей восторженной души страстную песнь, подобно тому как от прикосновения ласкового солнечного луча раскрывается запоздалый розовый бутон! Помоги в последний раз, прежде чем холодная земля поглотит сердце поэта!

Словно по волшебству пелена вдруг спала с его воспаленных глаз, дух окреп и ощутил себя свободным вопреки оковам болезни.

— Джульетта!

Семенящей походкой в его комнату вошла старая служанка.

— Вы меня звали, сударь? А ведь вы только что стонали во сне!

— Принеси мне перо и бумагу, Джульетта!

— Но ведь вы больны и нуждаетесь в покое!

— Быстрее, быстрее, поменьше слов! Я не могу терять время!

Служанка вышла, покачивая головой. Теперь уже, пожалуй, осталось недолго ждать, когда дьявол заберет душу этого еретика, которого флорентийцы изгнали из своего города — они конечно же знали, что делали! У старой Джульетты просто не укладывалось в голове, как ее хозяин, нотариус Сисмонди, решился взять к себе в дом такого…

— Благодарю тебя, Джульетта, чернила поставь сюда. А теперь оставь меня, пожалуйста, одного!

Старуха охотно выполнила это требование. Такого ненормального больного ей не приходилось видеть еще ни разу в жизни!

«Баллата» [38], — написал Гвидо на большом листе принесенной бумаги. А написав, некоторое время рассеянно смотрел в угол комнаты, где стоял блестевший на солнце стальной нагрудник из доспехов владельца дома.

И вот гусиное перо забегало по бумаге…

Наконец больной поставил в конце написанного заключительную точку. Вероятно, это последнее из сочиненного им. Но это его не печалило.

Пока Кавальканти еще раз заклинал дух поэтического искусства, вернулся хозяин дома с земляком своего занемогшего постояльца, сером Франческо Адимари. Они принялись расспрашивать старуху служанку о самочувствии больного. Сопровождая свой рассказ выразительными жестами, Джульетта поведала о том, что сер Гвидо окончательно свихнулся.

— Как так? — испуганно спросил нотариус.

И Джульетта поведала, что чудаковатый господин из Флоренции посмотрел на нее безумными глазами, потребовал бумагу и гусиное перо, а потом, не доверяя ей, отослал ее прочь, хотя она никогда не умела читать. Покидая его комнату, она заметила, что больной тупо уставился в угол комнаты, у нее мурашки побежали по спине, и она трижды осенила себя крестным знамением.

— Великолепно! — воскликнул хозяин дома, к ужасу своей служанки. — Вы слышали, мессер Франческо, Гвидо Кавальканти снова обратился к поэзии. А когда он узнает добрые вести, то окончательно выздоровеет! Впрочем, не будем ему мешать, подождем, пока он закончит.

Прошло совсем немного времени, и больной подал голос из соседней комнаты. Но вместо служанки к Кавальканти вошли двое мужчин. Кавальканти лежал в изнеможении, но глаза его необычно светились.

— Слава Богу, мессер Гвидо. Вы снова можете сочинять!

— Откуда вы знаете?