Тихий ангел

XV

Потемкин понимал, что императрица еще не в полной мере уяснила себе сущность его намерений. Когда она была так взволнована, так утомлена, как в этот день, ее ясный, светлый ум словно задергивался каким-то флером.

Далее он знал, что, если тот же разговор завести завтра, то можно ручаться, что Екатерина с негодованием отвергнет затеянное им, а может быть, даже и отвернется от своего любимца. Поэтому он решил, что надо ковать железо, пока горячо. Сегодня же все будет сделано, а завтра императрица, возможно, даже не вспомнит о сегодняшнем разговоре.

Вследствие этого, не теряя времени, он отправился в свои комнаты, помылся, почистился и приказал подать себе карету.

Был уже поздний вечер, когда Потемкин быстро проезжал Бутырками-предместьем, где высилось громадное мрачное здание тюрьмы. Остановившись у ворот и приказав доложить о себе главному смотрителю, он был немедленно впущен с знаками раболепного почтения.

Смотритель готов был в лепешку расшибиться, чтобы угодить влиятельному генерал-адъютанту императрицы. В самом непродолжительном времени в мрачный, плохо освещенный зал, где должно было произойти свидание Потемкина с арестанткой, смотритель ввел высокую, страшно худую женщину, серый арестантский халат которой еще более подчеркивал ее худобу.

– Вот Елизавета Зорич, – сказал смотритель.

Потемкин знаком руки приказал ему удалиться. Он и арестантка остались одни.

– Неужели ты – Елизавета Зорич? – с изумлением воскликнул Потемкин, подходя ближе к арестантке, которая наглым, диким взором смотрела на него.

– Я самая, – ответила она.

– Лиза, Лиза! Что с тобой сталось? Ведь тебя не узнать!

– Батюшки, Гришенька! – крикнула Зорич, кидаясь к своему прежнему сожителю. – Вспомнил-таки?

– Я пришел, чтобы освободить тебя, Лиза, – ответил Потемкин, пытливо всматриваясь в ее лицо, чтобы уловить хоть тень сходства с былой Елизаветой.

– Что я слышу? – воскликнула она. – Ты можешь и хочешь спасти меня отсюда? И ты только за этим приехал сюда? Гришенька, не даром я всегда так любила тебя, так верила... Но ты, верно, стал теперь большой шишкой? Да у тебя никак генеральские эполеты? Батюшки! Да уж не добился ли ты того, о чем всегда мечтал со мной бывало?

Как ты красив, Потемкин!.. Я не удивлюсь, если ты скажешь мне, что стал теперь самым близким человеком к ее величеству! Ты киваешь головой? Значит, это-правда?

И ты все-таки не забыл обо мне? О, Гришенька, я – твоя вечная должница!

Она вплотную подошла к Потемкину и нежно погладила его по щеке.

Фаворит продолжал разглядывать ее и, наконец, сказал:

– Ты все-таки еще очень красива, Лиза! Правда, жизнь в этом дворце не пошла тебе на пользу, и ты страшно исхудала, но это-дело наживное, отдохнешь и нагуляешь себе жира! Но как ты похудела, как похудела! Ты стала совсем плоской, как доска, а вспомнить только твою прежнюю приятную округлость... Но это к лучшему: на первых порах тебе придется выступать в роли моего камердинера, так что мужской костюм благодаря твоей худобе отлично сойдет.

– Твоего камердинера? – вскрикнула Зорич, захлопав в ладоши. – Это забавно! Многое мы с тобой проделывали, а этого нет!

Сказав это и не зная более, как выразить охвативший ее восторг, она вдруг закружилась по полу в фантастической, дикой пляске. Ее волосы рассыпались и развевались за нею беспорядочными прядями. Потемкин невольно вздрогнул: перед ним, казалось, было существо нездешнего мира...

Ты все еще прежняя дикарка? – сказал Потемкин, с улыбкой смотревший на ее фантастический танец. – Да, веселое время было у нас с тобой прежде! Вот-то веселились! Помнишь наши катанья, кутежи, кабатчика Степаныча, который столько раз покрывал нас? Я узнаю, жив ли он еще. Если да, то тебе лучше всего будет укрыться у него, а в день отъезда в Петербург я возьму тебя с собой.

– Я вполне полагаюсь на тебя, – серьезно сказала Зорич, подходя к Потемкину и протягивая ему руку. – Я верю, что ты не будешь смеяться над несчастной женщиной, которая когда-то сделала для тебя много хорошего.

Но все-таки я не понимаю... Ведь это невозможно! Ну, как я смогу стать твоим камердинером?

– Не беспокойся, Лиза, скоро ты все поймешь. Верь мне и не сомневайся! А теперь не будем терять даром время. Думается, что тебе уже порядком опостылили эти стены, и, чем скорее ты покинешь их, тем лучше. Так собирайся и едем. Можешь взять с собой все вещи, какие тебе нужны. Так едем же к новой жизни, Лиза!

Зорич скорчила гримасу и сказала:

– Нет уж, лохмотья я лучше оставлю здесь – для новой жизни они не годятся. Да и какие вещи могут быть у арестантки? Нет, пусть все, что свидетельствует о прошлой жизни, останется здесь, пусть я войду в новую жизнь. Я твердо решила, что если мне удастся высвободиться отсюда, то уже никогда я не вернусь к прошлому.

Прежняя злодейка умерла-перед тобой новый человек, который хочет жить честной, трудолюбивой жизнью!

Потемкин кинул на нее недовольный взгляд, покрутил усы и сказал:

– Конечно, тебе уже не к чему пускаться на темные дела ради собственной выгоды, потому что я, как твой друг, позабочусь, чтобы у тебя все было. Но зарекаться, друг мой, не следует: как знать, может быть, твои таланты пригодятся!.. – Он заметил, какая мрачная судорога скользнула по ее лицу, замолчал на минутку и затем продолжал: – но обо всем мы еще успеем поговорить, а теперь скорее отсюда. Мне начинает казаться, что излишне долгое пребывание в этом милом учреждении способно наложить свою печать и на меня. Судя по тебе, здешний воздух страшно разрушающе действует на настроение и физиономию. Подумать только, прежде ты была весела, никогда ни над чем не задумывалась, шутя хваталась за все, что предлагала тебе жизнь, не заботясь, из какого источника пьешь... А теперь ты стала мрачной, начинаешь даже проповедовать стремление к добру, а это-крайне опасный признак, друг мой... Ну, да чистый воздух сдует с тебя это наносное настроение!

В этот момент вошел смотритель, доложивший, что все меры приняты, вследствие чего генерал может сойти вместе с арестанткой во двор так, что их никто не увидит.

Через несколько минут Потемкин вместе с Зорич уже мчались по темным, пустынным улицам Москвы. Степаныч оказался благополучно здравствующим; он был очень рад вновь увидать своих старых клиентов и обещался сделать все по желанию Потемкина. Тогда последний с легкой душой отправился домой: все было сделано, больше не о чем было беспокоиться!

XVI

Дни пребывания в Москве быстро промелькнули в суете всяческих торжеств. Уже на следующий день после въезда императрицы московские власти в паническом ужасе принялись хлопотать над тем, как бы изгладить впечатление, произведенное на ее величество холодностью приема. Пришлось сгонять толпы народа, который за умеренную плату сторожил в разных пунктах проезд государыни и приветстовал ее восторженными возгласами. Духовенство тоже получило строжайшие инструкции, и когда в Успенском соборе в присутствии императрицы происходило торжественное богослужение, во время которого была освящена и воздвигнута принесенная, собору в дар императрицей икона Богоматери, то митрополит московский произнес умилительную речь, которая должка была согнать последние следы недовольных морщин с чела императрицы. Митрополит говорил о том, что однажды Христос по Своем воскресении явился среди учеников и никто из них не поверил в его явление; все погрузились в испуганное молчание, которое было нарушено дерзостным желанием одного из них удостовериться в действительности явления. И Христос нисколько не разгневался на это: Он понимал, что человек способен не поверить своему счастию, видя рядом с собой столь высокую особу. Нечто подобное было и при въезде, мол, ее величества: народ, который с трепетом ждал ее появления, не в силах был поверить, что его возлюбленная монархиня была с ним. Он так растерялся, так смутился от своего счастья, что застыл в трепете и страхе, и это лучше всего доказывает, насколько Москва ценит оказанную ей высочайшую милость. Митрополит призывал народ и впредь в царствующей особе Бога, земным представителем Которого является каждый венценосец. Словом, внешность была соблюдена, и императрица, слишком умная и проницательная, чтобы принять все ото за чистую монету, делала вид, будто она вполне довольна.