Последняя ночь Александра Македонского

– А ты, Селевк? – мягко сказал царь, обращаясь к противоположной стене. – Какую землю моего царства желал бы унаследовать ты?

Лицо Селевка превратилось в белую маску. Не смея затягивать молчание, он пробормотал:

– Я старше тебя и умру раньше, чем ты, мой царь и господин.

Александр ждал, безмолвно требуя ответа. Селевк затрясся мелкой дрожью.

– Сирию, – едва слышно прошептал он.

Но Александр расслышал. Он захохотал. Обессилев от хохота, опустился на ковёр и закрыл глаза ладонями, сотрясаясь от необъяснимого смеха. Натянуто засмеялись приближённые. Селевк и Птолемей тоже выдавили из себя подобие улыбок. Покрываясь холодным потом, Птолемей хлопнул в ладони. Музыканты живо заиграли, вывели танцовщиц из оцепенения. Болезненно будоража чувства мужчин, самая привлекательная из них снова запела и, извиваясь змеёй, закружилась вблизи ковра царя.

– Неужели такое можно выдержать каждую ночь? – наклонился к брату Дария, спросил привёзший во дворец пленённых гимнософистов индийский князь.

– Ему всего тридцать три года, – ответил, тихо заметил Эксатр.

Александр не мог этого слышать, но прошептал сам себе одними губами:

– Мне всего тридцать три.

Лицо его осунулось, постарело. Он уставился в золотой поднос с фруктами, неловким движением локтя опрокинул его. Закрыв веки, опустил голову лбом на руку, как если бы задремал.

Гомон гостей и придворных, музыка и пение танцовщицы слабели и затихли, и вновь в зале победила все звуки угнетающая всех тишина.

– Не могу больше. Пойду спать, – предупредил Селевк Анаксарха.

Тихонько поднявшись, он крадучись направился к выходу. Никто не посмел последовать за ним.

Александр приподнял голову.

– Селевк! – позвал он громко.

Тот резко развернулся и, поперхнувшись от неожиданности, закашлялся. Как бы в шутку прижал ладони к паху, жестом объясняя свою нужду и причину, из‑за которой хотел удалиться.

– Потерпи, Селевк, – тише попросил царь.

Селевк пожал широкими плечами и покорно вернулся. Негромко хихикнула женщина, и музыканты вдруг разорвали тишину тревожной мелодией, танцовщицы сорвались с мест и закружились в истерическом экстазе. Гомон и безудержное веселье, словно в предчувствии неумолимого приближения конца света, заполнили огромный зал.

По объятой полутьмой лестнице к свету факела ведущего в зал прохода неуверенно спустился пятилетний мальчик в ночной рубашке. Ему так и не удалось заснуть. Воображаемые страхи заставили его покинуть безлюдную спальню и отправиться навстречу человеческому буйству. Он спустился с последней ступени, с опаской тихо обошёл морду каменного льва, оживляемую красноватыми отсветами короткого пламени. Оба стражника у дверей прохода застыли истуканами, и он, бесшумно ступая, чтобы не привлечь их внимания, прошмыгнул между древками копий, протиснулся меж приоткрытых створок. Стражники переглянулись, однако не шелохнулись, не остановили его.

Мальчик шёл в сумрачном, бледно освещённом зале, ища мать, и вдруг увидел её возлежащей среди мужчин и женщин, обложенной подушками на мягком ковре. Она доверительно разговаривала с красивым персом, румянец оживления играл на её щеках.

– Мама! – позвал он, направляясь к ней.

Тень досады согнала улыбку с лица Роксаны, но она поднялась навстречу ребёнку. Он уткнулся лбом ей в подол, всхлипнул, бессвязно объяснил причину своего появления. Слегка погладив сына по взъерошенным волосам, Роксана отстранила его, утёрла ему слёзы благоухающим платком и за руку подвела к ложу Александра.

– Это ваш сын, – сказала она, когда царедворцы угомонились, ожидая, как поступит царь. – Вы избегали его, но он сам пришёл к вам.

Александр отстранённо и равнодушно разглядывал ребёнка.

– Вы не любите своего сына! – гневно вспыхнула Роксана. – Вы... вы... Чудовищно бессердечны!

Она сама испугалась того, что сказала, живо прикрыла рот ладонью.

Но Александра, казалось, это ничуть не тронуло.

– А за что мне его любить? – произнёс он тихо и спокойно. – Вырастет, станет вроде других восточных царьков. Склочный, пресыщенный, бессмысленно жестокий. Как ничтожество. – Он поморщился, сознавая, что часть из таких нелестных слов можно отнести и на его счёт, но продолжил с нахлынувшей горечью: – Мне следует презирать его, а не любить. Вторым Александром Македонским ему не стать.

Женщина выпрямилась, гордо вскинула голову.

– Кому же вы оставите в наследство, что завоевали с такой жаждой эфемерной славы?

Можно было решить, Александр пропустил мимо ушей этот вопрос, в котором явно прозвучало высокомерное желание нанести оскорбление.

– Сильнейшему! – наконец, раздельно прошептал он на выдохе, не столько отвечая, сколько признаваясь себе в том, о чём думал не однажды. – Если такой найдётся. В чём я сомневаюсь.

Он протянул руку, и Иол догадался, подал влажное полотенце. Царь вытер испарину с бледного лба, как если бы устал до предела сил, слабо вздохнул и негромко объявил:

– Всё! Пир окончен!

Треть часа спустя чернокожие рабы, бесшумных как тени, скользили вдоль стен, на скорую руку убирали то, что оставили удалённые волей царя гости. Огонь в нишах угасал. Только на масках горя подрагивали пятна света от огня потрескивающих под ними факелов. Тёмные стены индийского зала тонули в полутьме, и чудилось, что они немного раздвинулись. Десяток стражников бродили по залу, как по полю недавнего сражения. Древками копий они расталкивали спящих, иногда обрывая храп. Большинство поднимались и, пошатываясь, на нетвёрдых ногах шли к выходу в спальные помещения при дворце. Кого разбудить не удавалось, тех оставляли в покое.

Александр бодрствовал, расслабленно отдыхал среди подушек, обложенный ими на своём толстом ковре. Словно владыка царства теней, он рассеянно наблюдал за последним актом ночного пиршества. Пердикка и Птолемей, ступая как можно тише, подошли и замерли напротив.

– Что делать с гимнософистами? – негромко спросил Пердикка.

Александр наморщил лоб и равнодушно вспомнил.

– Это они подстрекали индийского царька Саббу к мятежу? Что ж, они посмотрели и убедились, как ничтожен Сабба в сравнении с моим могуществом... Казните их.

Анаксарх на миг пробудился от сонной дремоты, приподнял голову с мягких подушек и с закрытыми веками проговорил:

– Они славятся умением давать краткие ответы.

Голова его упала, он сонно причмокнул и опять послышался его пьяный сап.

Александр скучно посмотрел в сторону раскрытых дверей, где слева, в тёмном углу различались сидящие нагие философы и Калан. Пердикка уловил его слабое любопытство, взмахнул рукой, и стоящий у дверей царский телохранитель остриём копья заставил мудрецов подняться на худые босые ноги. Вместе с ними поднялся и Калан.

В сопровождении телохранителя гимнософисты и Калан пересекли зал, чтобы остановиться перед возлежащим царём. Не скрывая ответного любопытства, нагие мудрецы разглядывали Александра и без видимого страха ожидали от него решения о своей участи. Наконец Александр вяло указал двумя пальцами на самого старшего по возрасту.

– Ты будешь судьёй. Кто даст самый плохой ответ на мой вопрос, умрёт первым. За ним все остальные.

Затем показал на того, кто стоял крайним справа, и потребовал ответа:

– Из каких побуждений ты склонял Саббу к измене и мятежу?

Гимнософист вежливо поклонился, но как бы подчёркивая уважение ни царю царей, а славящемуся своим умом собеседнику.

– Хотел, чтобы Сабба либо жил прекрасно, либо прекрасно умер.

Александр присмотрелся к нему со вниманием.

– Хороший ответ, – одобрил он. И указал пальцем на следующего мудреца. – Как должен вести себя человек, чтобы его любили больше всех?

Гимнософист с вежливым поклоном спокойно ответил:

– Наибольшей любви достоин тот, кто, будучи самым могущественным, не внушает страха.

Александр нахмурился. Перевёл взгляд на третьего справа, голос его стал серьёзнее и твёрже.

– Как может человек превратиться в бога?