Шестиглавый Айдахар

– Значит, ты не хочешь исполнить мой приказ?.. – вкрадчиво спросил хан.

– Даже глупый исполняет умный приказ, но слова глупого человека сбивают с толку самого умного, – с вызовом сказал мастер.

– Выходит ты умнее меня?

Если бы Коломон стоял рядом, ему наверняка не сносить головы, за свою дерзость. Попятились в страхе от хана нукеры, советники, нойоны. Они знали своего повелителя, знали то, что охваченный тихой яростью, он может ударить мечом любого, кто окажется рядом.

Хан успокоился так же быстро и неожиданно, как и впал в ярость.

Коломон улыбнулся.

– Почему ты смеешься, ромей? – спросил Берке.

– Услышав ваши проклятия, я вспомнил притчу, которую рассказывают на моей родине…

– Ну что ж, расскажи ее нам, – милостиво разрешил хан.

Ромей сощурил голубые глаза:

– Однажды козел, взобравшись на высокий обрыв, начал ругать волка. Не было таких слов, которых бы он не сказал ему. Но прошло время, и козел успокоился. Тогда заговорил волк: «Ты потому такой смелый козел, что я не могу добраться до тебя, но все еще может перемениться…»

Берке с трудом подавил снова вспыхнувшую в нем ярость.

– Пойди к ромею, – сказал он жестко одному из нукеров, – и отруби ему голову…

И вдруг хан увидел, как побелело лицо мастера и в глазах вспыхнул страх.

Берке рассмеялся:

– Готов ли ты к смерти, ромей?

– Я готов к ней с того дня, хан, как попал в плен. Смерть – избавление от мучений, которые выпали на мою долю… Но кто достроит твою мечеть?

Берке задумался. К нему наклонился Саук:

– Великий хан, сохрани дерзкому гяуру жизнь. Мечеть стоит этого. Ее величие донесет твое имя до потомков…

Хан поднял руку, останавливая нукера, уже занесшего над головой Коломона кривую саблю.

– В твоих глазах, ромей, я впервые увидел страх. И это хорошо… Я дарю тебе жизнь. Всыпать ему сто плетей.

Берке отвернулся и пошел прочь. Он не видел, как посветлело лицо мастера и вздох облегчения вырвался из его груди. Хан шел и думал, что ромей, наверное, потерял разум. Ведь смерть действительно была бы для него избавлением от рабства. Он христианин, так почему же последние его слова были о мечети? Мне она нужна, чтобы укрепить дух мусульман, прославить свое имя. Ромей же прекрасно знает, что я не прощу его дерзости и как только мечеть будет закончена, его все равно ждет смерть. Хан не понял мастера. Откуда было знать ему, взращенному в дикой степи, где даже воздух был напоен запахом крови и жаждой разрушения, что есть на свете другие люди, душа которых может расцвести чудесным цветком, даже если тело стонет от боли. Ему незнакомо было состояние упоения, когда у человека появляется большая цель и он получает возможность творить, созидать…

Низко кланяясь хану, торопливо приблизился Салимгирей.

– Великий хан, – сказал он шепотом, не поднимая на Берке глаза, – Баракши-хатун с десятью нукерами-женщинами перешла Кумбель.

Хан вскинул голову. Он все еще был во власти дум о ромее. И хотя Берке без труда понял, куда направилась Баракши-хатун, он с надеждой спросил:

– Возможно, она выехала на прогулку?

Салимгирей склонился еще ниже.

– Мои люди думали так же, пока ее отряд не начал спускаться с перевала. Женщины вооружены и, наверное, держат путь в Иран, к хану Кулагу.

Баракши-хатун была вдовою Бату, матерью последних ханов Золотой Орды – Сартака и Улакши, татаркой из рода алшин и исповедовала христианство. Тихая, почти незаметная для других, но яростная вражда шла между нею и Берке. Разделяла их вера, но еще больше – борьба за власть.

После смерти Сартака по воле монгольского великого хана в Каракоруме ханом Золотой Орды стал Улакши. Ему не было еще и семнадцати лет, а поэтому, учитывая светлый ум и умение смотреть вперед, регентшей назначили Баракши-хатун.

Но когда молодой хан неожиданно умер и Берке наконец добился того, что его подняли на белой кошме, Баракши-хатун поняла – дела ее плохи. Отлично зная характер Берке, ханша ждала смерти в любую минуту, понимая, что пощады ей не будет. Монголы не прощали обид, не терпели соперников. Не однажды пожалела она, что не уговорила в свое время Бату-хана умертвить Берке. Желание отомстить за сыновей, вернуть власть над Золотой Ордой требовало действия.

Баракши-хатун послала в Иран, к хану Кулагу, верного человека. Тот, движимый ненавистью к Берке и угадывая в нем соперника и врага, согласился принять под свою защиту старую хатун.

И вот теперь Баракши-хатун бежала. Берке не был бы самим собой, если бы не предвидел такого исхода, и поэтому за ханшей велась постоянная слежка. Сообщение Салимгирея не было для него неожиданным.

– Хорошо… – сказал хан, и кожа на его лице натянулась. – Решила искать помощи у единоверца Кулагу… – Он резко повернулся к Салимгирею: – Возьми свою сотню и догони ее. Я хочу видеть ее голову…

Саук вздрогнул:

– Она вдова Саин-хана, справедливого Бату… Она твоя родственница. Как ты можешь убить ее? Пусть уходит… Какой вред может причинить тебе женщина?..

Берке не удостоил старого советника даже взглядом:

– Если я пожалею ее сегодня, то завтра она, соединившись с Кулагу, не пожалеет меня… Скачите и сделайте то, что я сказал!..

Саук промолчал. Слишком хорошо знал он хана, помнил его коварство, когда по подсказке Берке Менгу вырезал в Каракоруме почти сотню потомков Угедэя и Джагатая. Каменное сердце было у нового хана Золотой Орды, и Баракши-хатун ничего не значила для него.

Берке вдруг нарушил тягостную тишину:

– Пусть народ знает меня не только как доброго хана, строящего мечети… Пусть знает, что я строг и ради справедливости велел отрезать голову жене родного брата – великого Бату… Мы должны помнить завет Чингиз-хана: «Народ уважает своего правителя только тогда, когда боится его…»

На следующую ночь широколицый, безбровый монгол, низко склонившись перед ханом, протянул ему шелковый платок, в котором была завернута голова Баракши-хатун…

Берке, глянув на лицо мертвой, медленно пребирая четки, как истинный мусульманин, прочитал молитву и велел похоронить голову со всеми почестями, какие полагались, когда умирал кто-нибудь из ханских родственников. Еще одного врага настигла месть…

Наступило время думать о другом, иные заботы нахлынули на хана. Покачнувшуюся Золотую Орду надо было укрепить, сделать могучей и грозной, такой, какой она была при великом Бату. Берке завидовал славе брата, завидовал и пытался понять, как удавалось тому совершать все, что бы он ни задумал.

Завоевывая Мавераннахр, Чингиз-хан не встретил серьезного сопротивления. Пали один за другим Самарканд и Бухара, многие крепости открывали свои ворота, даже не пытаясь бороться с монголами. Повозиться пришлось с Отраром и Сыганаком, но только город Ходжент, словно доблестный воин, грудью встал на пути дикой орды.

Когда тумены монголов достигли верховьев реки Сейхун и осадили Ходжент, эмир города Темир Мелик не открыл крепостные ворота. Это был человек богатырского сложения, со смуглым красивым лицом, дерзкий и смелый. В крепости было мало воинов, конница кочевников, присланная хорезмшахом, изменила, еще утром оставила город, но эмир верил в бесстрашие и преданность своих людей. Вместе с воинами он постоянно находился на городских стенах – стрелял из лука, метал в нападающих камни.

После нескольких попыток овладеть городом монголы прекратили штурм, дожидаясь подхода свежих сил. Это о Темир Мелике напишет черз годы иранский историк Джувейни: «Темир Мелик был истинным героем. И если бы богатырь Рустем, герой поэмы „Шахнаме“, жил в эту пору, то он годился бы ему в конюхи».

Силы монголов и защитников города были неравными. И когда наступил роковой час, Темир Мелик с оставшимися в живых воинами укрылся в каменной цитадели – Хазаре. Дворец стоял на небольшом острове посредине Сейхуна. Сюда не долетали вражеские стрелы и камни с китайских метательных машин.

Обозленные неудачей, упорством ходжентцев, монголы пригнали пятьдесят тысяч пленников из Отрара, Бухары, Самарканда и велели им строить мост к острову.