Позорный столб (Белый август)<br />Роман

— У меня нет пальцев, — сказал Эгето и пожал плечами, дивясь, каким бестолковым сделался Фюшпёк. — Ведь наборщик…

— Будто на наборщиках свет клином сошелся! — сказал Фюшпёк. — Рабочий класс состоит не из одних наборщиков.

— Зачем ты пошел в солдаты? — спросил Эгето.

— Это тебя не касается! — резко ответил Фюшпёк.

Эгето опустил голову.

— Что же мне делать? — спросил он наконец. — Пойти в проповедники?

— Вот это другой разговор! — сказал, улыбаясь, седоусый капрал. — Пошли! — и он хлопнул Эгето по плечу.

Сперва они отправились на улицу Надор и зашли к тетушке Йолан.

— Ох, как ноют у меня нынче ноги! — тотчас сказала она, села и заплакала.

Волос длинен, а ум короток, — таково было мнение Болдижара Фюшпёка о собственной жене.

В кухне кофейни они пили кофе с ватрушками.

— Благодаря жене я стал настоящим мордастым буржуа, — сказал Фюшпёк. — Когда демобилизуюсь, не стану терпеть сие предприятие разбавленного молока!

…В эту осень Болдижар Фюшпёк был отправлен на румынский фронт. Ференц Эгето поступил на трехмесячные курсы по переквалификации, организованные в Доме профсоюза печатников на площади Шандор, и первым делом с большим трудом научился держать карандаш между обрубком среднего и безымянным пальцем; почерк его сделался несколько корявым, однако был достаточно четким, и в январе 1917 года по ходатайству профсоюза его взяли в типографию «Атенеум» в качестве корректора. Он вновь очутился в городе В., осел на улице Вираг, в чистенькой, окнами выходящей во двор комнатке, у старой приятельницы тетушки Йолан, вдовы контролера железной дороги, по фамилии Креннер.

Фюшпёк был ранен дважды. Первый раз это произошло в октябре 1917 года — румынская пуля на излете застряла у него в боку между седьмым и восьмым ребрами. Он попал в 16-й гарнизонный госпиталь, помещавшийся на проспекте Хунгария, и через три четверти часа, которые продолжалась операция, пулю извлекли. 25 ноября 1917 года, когда Эгето навестил его, дело уже пошло на поправку. После этого визита Фюшпёк, исхудалый, с забинтованной грудью, опираясь на палку и распространяя вокруг себя запах карболки, сбежал из госпиталя. Вместе с Эгето он потащился в зал промышленной выставки и по дороге лишь посмеивался, глядя на озабоченную физиономию Эгето.

Большой зал был битком набит рабочими-манифестантами; среди них было много людей в солдатских шинелях; в первом ряду сидели с неподвижными лицами два слепых солдата в черных очках, несколько солдат с костылями и солдаты, у которых не было одной руки. Фюшпёк простоял на ногах все собрание от начала до конца. Щеки его пылали, так как у него, без сомнения, был жар, когда очередь дошла до чтения проекта резолюции: «Рабочие Будапешта и его предместий, а вместе с ними и весь народ Будапешта шлют братский привет русским революционерам, которые благодаря мужеству своих сердец и крепкому разуму твердой рукой выводят человечество из пекла войны». Однако когда собрание кончилось, Фюшпёк весьма резво зашагал обратно в госпиталь, причем свою суковатую палку в шутку предложил Эгето, с тревогой наблюдавшему за ним и на обратном пути. После этой экспедиции Фюшпёк и в самом деле пролежал с высокой температурой целых три дня. В январе 1918 года его снова отправили на фронт, только на этот раз он ехал в Италию. В районе Южного вокзала курсировали патрули вызванных боснийских и чешских полков; шел восемнадцатый день января, а за пять дней до этого на четырех многолюдных митингах был принят проект решения социал-демократической оппозиции, состоявший из требования о немедленном учреждении по всей стране рабочих советов. В тот самый вечер рабочий класс венгерской столицы готовился к всеобщей стачке — вот почему были вызваны боснийские и чешские полки.

— Тяжело уезжать, старина! — сказал тогда Фюшпёк, обнимая Эгето, жену и сына.

Это было их первое прощание на Южном вокзале. На следующий день началась грандиозная стачка, проходившая под знаком мира и солидарности с российским пролетариатом; даже магазины и те были закрыты. На пятый день с помощью вызванных полков стачка была сломлена, после чего руководство социал-демократической партии «в соответствии с заявлением министерства иностранных дел Австро-Венгрии и венгерского правительства» в газете «Непсава» неоднократно квалифицировало продолжение стачки, как «подрывную работу смутьянов». Имени Ференца Эгето в ту пору совершенно случайно не оказалось в длинном списке арестованных. Правда, сыщики дважды искали его на работе, но оба раза товарищи заявили, что в типографии его нет. Ну а полиция была по горло занята арестами множества других людей.

Болдижар Фюшпёк пробыл на итальянском фронте всего восемь недель. У Ишонзо он снова был ранен, получив пулю в бедро, и вернулся домой с малой серебряной медалью, но с весьма кислой физиономией. Рана его зажила быстро; когда же истекли положенные ему две недели отдыха, он после недолгого размышления не вернулся в свою войсковую часть, стоявшую в резерве за горой Монтелло. Он дезертировал. Несколько дней он провел в своей пештской квартире на улице Надор, потом за ним явился Эгето и перевез в В. Там с ведома вдовы контролера он поселил Фюшпёка в своей комнате. Прошло две недели, и вот однажды вечером по анонимному доносу чиновника муниципалитета, некоего Тивадара Рохачека, к Эгето нагрянули два сыщика. В комнате у Эгето света не было. Вдова Креннер отправилась с дочкой в кинотеатр «Уран», и Эгето сам открыл дверь.

— Документы! — приказал один из вошедших.

В темной комнате сидел Фюшпёк.

— Это моя квартира! — намеренно громко объявил Эгето; он был без пиджака, а его удостоверение личности лежало во внутреннем кармане кителя в неосвещенной комнате. — Предъявите ордер на обыск в доме!

— Ну-ну, не кипятитесь! — сказал другой сыщик. — Обыска мы делать не будем. Предъявите ваши документы. Может быть, вы дезертир?

— А этого вам недостаточно? — загремел Эгето, выставляя вперед изувеченную руку.

«Тем временем он может спокойно вылезть в окно», — подумал Эгето, и на лбу его выступила испарина.

— Пожалуй, достаточно, — сказал первый сыщик уже более вежливым тоном. — Для меня, пожалуй, достаточно. Но существует приказ генерал-лейтенанта Лукачича. Вы его читали? Предъявите же документы.

— К чертям! — крикнул Эгето. — Забирайте! — И он скрестил на груди руки. — «Эх, был бы я в пиджаке, — думал он, — больше часа не продержали бы».

— Вы что, рехнулись? — рассердился второй сыщик. — Почему вы кричите? Мы не глухие.

Через отворенное в комнате окно Фюшпёк увидел во дворе тетушку Терез и девочку, возвращавшихся из кинотеатра. Бежать было поздно.

— Если вы через две минуты не предъявите документы… — начал первый сыщик, но тут из комнаты вышел Фюшпёк.

— Ведите к чертям… — произнес он медленно. — Нечего рассусоливать.

В этот момент появилась тетушка Терез с дочкой. Болдижара Фюшпёка и Ференца Эгето отвели в военную полицию, помещавшуюся на проспекте Арпада. Эгето, однако, через полтора часа отпустили, пригрозив, что против него возбудят судебное дело.

— Еще два пальца у меня отнимете? — спокойно осведомился Эгето; затем обнял Фюшпёка и пошел домой.

Вокруг Фюшпёка поднялась возня, которая тянулась целую неделю, а потом его вновь отправили на итальянский фронт.

— Что-то заждались мы мира, — заметил с сожалением Фюшпёк, прощаясь с женой и Эгето. — Я вот даже на юг отправляюсь! — И, сопровождаемый конвоиром, он сел в поезд.

Это было их второе прощанье на Южном вокзале. Спустя два месяца Болдижар Фюшпёк погиб, и капрал Лайош Дубак обнаружил в его кармане отпечатанную в Будапеште на четырех страничках брошюру о значении победоносной Октябрьской социалистической революции в России.

Через три дня после того, как был схвачен Болдижар Фюшпёк, в гражданском клубе за карточным столом во время партии в тарокко у чиновника Тивадара Рохачека произошло ничем не объяснимое столкновение с одним из партнеров, преподавателем гимназии Кароем Маршалко. Робкий и близорукий учитель наложил руку на последнюю взятку Рохачека.