Тайны Змеиной горы

Сидоров отдышался и перешел на деловой тон:

— Наказывает мне Евфимья: накрепко следить, чтобы при передаче строений и имущества какого-либо утеснения в оценке не последовало со стороны посланных императрицей лиц. Печется вдова о своих сыновьях, наследниках покойного.

Федор никогда не видел Демидова, лишь был наслышан о его неуемной лютости. Сейчас в душе Федора не было обиды на Демидова за неполученную награду. Стерли ее время, женитьба на Феклуше, заверение Беэра.

Федору не понравилось, как притворничал, юлил приказчик, когда говорил про смерть хозяина.

— Видать, рад, Мокеич, что хозяина не стало?

— Что ты, что ты! Такое грех в мыслях иметь, не то что вслух высказывать! Покойный для меня что отец родной был: и пригрозит, и уму-разуму наставит, и в усердье не оставит незамеченным. Царствие небесное ему.

Федору стало смешно от мысли, что приказчик, кажется, и мертвого хозяина боится.

— Жидок на расправу ты, однако, Мокеич! Тонковата кишка у тебя.

Приказчик про себя думал: «Ишь ты, бестия, как в воду смотрел. Дошлый, да без хитрости… Еще раз царство небесное благодетелю нашему. Теперь свою смертушку приму без плеток и огненных пыток, как есть через исповедь и святое причастие в могилу слягу… Да посмотреть надобно — не совсем потерянный я человек. Авось пригожусь и новому хозяину. А тогда-то и не грешно пожить еще десяток-другой годков. Не грешно…»

После случая на берегу озера Белого приказчик окончательно отстранил от плавильных дел Кузьму Смыкова и определил бергайером в самый отдаленный рудник. Лишь в редкие наезды Кузьма бывал дома. Приказчик не давал засиживаться. Через день-другой сердито торопил в возвратный путь:

— Хватит, хватит празднолюбствовать, возле бабы ужом увиваться. Баба не жбан с хмельным — никогда не изопьешь досуха. Дело не ждет. На рудник поспевай.

Приказчик прятал тайную ухмылку в прокуренной бороде и думал про себя: «Сама запросишь дождичка, ромашка полевая, коли не похочешь завянуть раньше сроку».

Бесцветными казались Насте дни, когда приезжал Кузьма. Не мог он зажечь в ее душе теплого огонька, посеять надежду на счастье. Поэтому Настя не сокрушалась по поводу быстрого отъезда Кузьмы. Но и приказчику от того мало выпадало выгоды. Настя проплывала мимо него гордой, независимой походкой с едкими усмешками на лице.

Приказчик легонько и без удовольствия для себя разгадывал эти усмешки: «Не думай, что твоя взяла. Нет Кузьмы — не надо. Что не люб он мне, то верно. Но и тебе, старой хомутине, к моей шее не прикасаться…»

Настя становилась сдержанно-строгой. Не заливалась, как прежде, звонким, беззаботным смехом. К людям выказывала грустное участие, спокойную предупредительность. И улыбка на лице Насти, если появлялась, стала особенной. Не вдруг рождалась, не сразу и исчезала. Она как бы подчеркивала теперь задумчивость и тихую грусть на душе.

Жизнь у Насти получалась нескладная. Все выходило наоборот — не так, как думалось до замужества. Правда, за последнее время приказчик поостыл малость, отступился от назойливых домогательств. Но какая от того утеха?

Весной зашаталась последняя опора в жизни — тяжкий старческий недуг сбил с ног Ивана Белоусова. Неуемными хлопотами, стараниями Настя почти на два месяца продлила жизнь в старческом теле.

Умер отец на руках Насти. Всем миром хоронили Белоусова. Каждый чтил память покойного скорбным молчанием.

Настя у родительского гроба не причитала жалобно, не проронила и росинки. Лишь в кровь искусала губы. От невыплаканного горя сердце придавила свинцовая доска, язык будто кто пришил к небу кованым гвоздем.

Крепко подсекла Настю смерть отца. Беспросветнее стало страшное одиночество. И в который раз Настя подметила, что единственной отрадой души остается Федор. Пусть недосягаемый, но со смертью отца пуще прежнего дорогой и близкий сердцу.

Настя ни на что не рассчитывала, ничего не преследовала. Ей просто хотелось видеть Федора, чтобы развеять тоску, взбудоражить душу несбывшейся, но сладкой мечтой. На какое-то время. После становилось еще труднее. И поэтому Настя искала частых встреч. Познакомилась с Феклушей, нередким гостем бывала в доме Лелесновых, подолгу засиживалась.

Феклуше понравилось в Насте прямодушие, привлекательная внешность. Настя в свою очередь при первой же встрече с Феклушей подметила мягкую задушевность в обращении, подкупающую откровенность и простоту характера. Постепенно молодые женщины привязались друг к другу, будто и не стоял между ними любимый обеими человек.

В начале знакомства Феклуша и Настя решили вместе мять, трепать лен, готовить пряжу на холст. И вдруг Настя перестала глаз являть. Феклуша, не на шутку встревоженная, пошла к Смыковым. Оказалось, Настю приковал к постели простудный недуг, который подхватила в последней поездке в лес за дровами хлюпким осенним днем.

— Ничего, поправишься, — утешала Феклуша и зачастила к Смыковым — иной раз с какими-либо лекарственными зельями, а то и просто наведать больную.

Настя же, как только твердость в ногах обрела, пришла к Феклуше.

— Садись, Настенька, к столу. Как хорошо, что пришла. Шаньги, поди, в самый раз допеклись. Сейчас высажу, — в голосе Феклуши — искренняя радость.

Подруги долго и молча сидели за столом. Лишь изредка Феклуша потчевала гостью.

— Шаньги не чаем, а горячим молоком запивай. Против простудной хвори хорошо помогает.

Растроганная Настя прятала тепло своих глаз под длинными ресницами.

Встали. На прибранный стол Феклуша бросила тугую скатку холста. Раскрутив, отмерила половину и запросто сказала:

— Возьми. Это твое. Хороший холст получился.

До болезни Насти у подруги и наполовину не была готова пряжа. И вдруг холст, тонкий и отбеленный — почти подобие бумаги.

— Как же я возьму? Ты же одна сработала. И когда успела только?

— А ты, голубушка, не спрашивай. Сделала — значит хорошо, — ответила Феклуша и совсем строго добавила: — Не вздумай отказываться. Без упрямства у меня чтобы… Чай, ты не на вечеринках хороводилась, а хворью скована была.

Настя почувствовала, как подступивший к горлу ком преградил путь словам, как наливались слезой, тяжелели ресницы. Разревелась бы Настя, да Федор пришел. Феклуша принялась собирать на стол, позабыв обо всем остальном. Настя смотрела на них со стеснительной улыбкой. Два чувства боролись в ней: и радость за счастливую подругу и черная зависть. Потом, спохватившись, поспешно распрощалась.

— Бывайте здоровы! Наговорила два короба, от дела хозяйку отвлекла. За то простите… к нам ходите.

Появление первенца — сына Феклуши — Настя встретила так, будто сама стала матерью. Теперь еще чаще забегала к подруге, помогала ухаживать за ребенком и не удерживалась от слов восторга:

— Надо ж такому быть! Капля в каплю отец! Крутолобый и глаза, как погожее небо, голубые-преголубые и ласковые.

Феклуша совсем растрогалась, когда Настя принесла младенцу одежку, связанную из пуха дикой козы.

…Кончалось лето. В зелени колыванских огородов все четче проступала спелая желтизна.

Настя реже заглядывала к Феклуше. На огородах — настоящие людские муравейники. Семьи работных убирали лен, коноплю, резали и молотили подсолнух.

У Смыковых всем хозяйством верховодил отец Кузьмы Савелий. В горную работу он не ходил — за шестьдесят перевалило. Но в доброй силе и удал еще человек, высок ростом, корпусом прям, как строевая лесина. Золотистая борода с тонкими серебряными проростями придавала сходство с петухом. Из-под густых бровей — соломенных навесов — смотрели живые, плутоватые глаза. Крут характером Савелий, в крепком кулаке держал семью. И обличьем и душой Кузьма не вышел в отца, а походил на свою мать — женщину малорослую, болезненную, робкую.

В нескольких верстах от Колывани, на лысых косогорах, Савелий засевал около двух десятин ржи. Пришла пора валить тучную ниву. Савелий сказал жене: