Буйный Терек. Книга 2

— Да… это меняет суть дела, — после минутного молчания повторил царь. Он взял гусиное перо, обмакнул его в чернильницу. — Но, Александр Христофорович, дуэль есть дуэль, и она запрещена мною в нашем государстве. — И царь, жирней чертой зачеркнув только что написанное, начертал:

Царь оторвался от бумаги.

— Пусть едет немедля. В десять-двенадцать дней.

— Слушаюсь, государь!

— Князя же Голицына отчислить из гвардии в отставку с переводом его по армейской пехоте.

Бенкендорф ликовал, хотя на его спокойном лице это не отражалось.

— По минованию опасности для жизни приказываю Голицыну выехать из столицы и, не останавливаясь в Москве, прибыть в одно из подмосковных имений, где и прожить безвыездно до нашего особого распоряжения… А камер-юнкера перевести куда-нибудь в провинцию с отчислением от двора, — раздумывая, продолжал Николай.

— Есть вакансия чиновника для особых поручений в Пермь, Тамбов, Пензу, — доложил Бенкендорф.

— Пусть в Пензу, но с непременным отчислением от двора, — согласился царь. — Корнета же Мещерского перевести из гвардии с тем же чином в один из полков армейской кавалерии и… вон из столицы!

— Куда прикажете откомандировать, ваше величество? — спросил Бенкендорф, делая отметку на своем листке.

— Хотя бы к брату Константину, в Седьмой драгунский полк. Он стоит возле Лодзи? — кичась отличным знанием дислокации войск, сказал царь.

— Да, ваше величество, в Лодзи.

— Передай Чернышеву, приказ об отчислении пусть отдаст немедля.

— Слушаюсь, ваше величество!

Николай удовлетворенно похлопал себя ладонью по обтянутому ботфортом колену и, глядя в дело, спросил:

— Что еще?

— От генерала Эммануэля депеша. Хищные партии горцев спустились с гор, набегом прошли по линии…

Царь резко встал.

— …И рассеялись по левому берегу реки, нападая на отдельные посты и казачьи заставы, — делая вид, что не замечает волнения царя, продолжал Бенкендорф.

— Почему военный министр не доложил мне сего?

— Депеша пришла час назад, ваше величество, и я первым был извещен о набеге.

— Кто вел партию хищников? Опять самозваный имам Кази-мулла?

— Так точно, он.

— Ну, а что пишет наш брат Константин?

И доклад шефа жандармов своему государю потек обычным порядком.

Небольсин был вызван полковником Колесниковым, заменявшим отсутствовавшего генерала Сухтелена.

Просидев на «губе» больше суток и не будучи ни разу опрошенным начальством по поводу дуэли, Небольсин был готов к любому наказанию, вплоть до разжалования и отдачи под суд.

Находившийся вместе с ним под арестом сотник лейбгвардии Донского атаманского полка, забулдыга и весельчак Тихон Яицков, узнав причину арестования Небольсина, сразу же изрек:

— Разжалуют — и айда обратно на погибельный Кавказ, а там, ежели не убьют, через год опять офицер, опять — ваше благородие, — оптимистически решил он.

— А вы за что, сотник? — так, только чтобы спросить что-либо, поинтересовался Небольсин.

— Да ни за что… придирка к казакам — и вся недолга, — махнул рукой Яицков. — Чего я сделал? Да ничего. Ну, выпил лишнее, это было; ну, побил в кабаке какого-то чиновника с петлицами, так то ж простое дело, а не вина… опять же стрелял в стенку, пистолет пробовал, а мне комендант покушение на смертоубийство определил… Тоже, поди, из полка в Чечню погонят…

Дверь кордегардии открылась.

— Штабс-капитан Небольсин! Прошу вас следовать за мной к его высокоблагородию полковнику Колесникову. Вас ждут новости, — очень любезно сказал дежурный офицер.

Небольсин встал с табурета.

— А как со мной? Четвертые сутки в вашем клоповнике сижу… пора бы и вызвать, — сказал Яицков.

— В свое время, сотник. По вашему делу идет дознание и, — офицер покачал головой, — да-але-ко не в вашу пользу.

Небольсин и дежурный адъютант вышли, не слыша, как донской сотник вполголоса отборной бранью напутствовал и коменданта, и порядки, установленные в кордегардии.

Полковник Колесников пожал руку Небольсину и, не давая опомниться удивленному его любезностью штабс-капитану, сказал:

— С монаршей милостью вас, капитан. Его величество простили ваше прегрешение. Вам даны десять дней на приведение в порядок личных дел и повелено возвратиться на Кавказ в том же чине, без лишения звания, орденов, дворянства. Наоборот, — Колесников широко и искательно улыбнулся, — монаршей милостью вы награждены именным перстнем и пятьюстами червонцами из собственной казны ото величества… Позд-рав-ляю вас, — и он снова, еще ласковей, заглянул в глаза пораженного новостью Небольсина. — Вероятно, у вас при дворе есть очень, очень значительный покровитель, — продолжал полковник, — я служу тут уже четырнадцатый год, а подобный случай наблюдаю впервые. — И, видя, что Небольсин молчит, Колесников, думая, что штабс-капитан не хочет посвятить его в свои связи при дворе, сказал: — Распишитесь, пожалуйста, вот тут и вот здесь и… вы свободны. Остальные указания получите от своего прямого начальства. Еще раз поздравляю вас.

Ошеломленный штабс-капитан вышел с гауптвахты в состоянии полной прострации и недоумения.

«Почему так решил царь? Кто помог мне, ведь дуэль тяжко наказуется, в особенности же если произошла между военными… Модест?.. Вряд ли. Он не мог, просто не в силах был изменить давно узаконенные для дуэлянтов наказания. Быть у царя он не мог, слишком незначителен для этого… Но что же, что повлияло на царя?» — идя по Невскому, думал Небольсин.

Когда он, не заходя домой, направился прямо в особняк Корвин-Козловских, чтобы успокоить, по его мнению, встревоженных и опечаленных кузин, он понял, что и тут ошибся.

Стоявший у ворот Сенька замахал руками и, обращаясь куда-то внутрь сада и дома, закричал:

— Идет… Ур-ра-а! Идет наш Александр Николаич!..

А обе кузины, генерал и двое бывших секундантов Небольсина — Соковнин и Киприевский — показались на веранде с поднятыми бокалами шампанского.

«Что за наваждение! Они ждали меня и, значит, знали о моем освобождении», — ускоряя шаг, решил Небольсин, уже через минуту попавший в дружеские и родственные объятья.

— Да что случилось, говорите же, ради бога, как и почему царь смилостивился надо мной и заменил разжалование возвратом на Кавказ? — обводя всех глазами, спросил он.

— Сначала выпьем за благополучный исход дела, затем за его величество, простившего не только тебя, но и нас. Понимаешь, Сандро, секунданты твоего Голицына выгнаны вон из Петербурга, нас же даже не вызвали к коменданту! — закричал Соковнин.

Все стоя выпили, и только тогда молча улыбавшийся Модест Антонович детально и очень точно рассказал Небольсину о докладе Бенкендорфа царю.

— Как видишь, эти пьяные Мещерские и надутый чванством фанфарон Голицын своими хмельными речами помогли тебе. Теперь ты ведом царю, оказал косвенную, но очень ценную помощь Бенкендорфу, и тебе не следует забывать об этом. Заканчивай, герой Елисаветполя и дуэлей, свои дела и возвращайся на Кавказ. Завтра же подай о своем скором отъезде рапорт в Управление генерал-квартирмейстера и — счастливого тебе пути, Санчик! — обнимая все еще растерянного Небольсина, сказал Модест.

Четыре дня сборов в отъезд, прощания с друзьями, последних предотъездных разговоров с родными и посещения Андрие пролетели быстро.