Если б мы не любили так нежно

— Ave, Caesar, morituri de salutantl — «Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть тебя приветствуют!» «Дефилада» прошла неудачно — несколько рыцарей, в том числе и не совсем трезвый рыцарь Огилви, свалились с коней, получилась куча мала, и король с королевичем в сердцах ускакали в свой замок, сопровождаемые сотрясавшей берег Вислы закованной в броню свитой.

В те дни король и королевич готовились к новому походу на Москву. Туда призывали их предатели — московские бояре, призвавшие в то Смутное время королевича Владислава на московский престол…

«Жить — значит воевать». Это древнеримское изречение Джордж вспомнил в Варшаве. Король Сигизмунд III превратил Речь Посполитую в огромный военный лагерь и сделал каждого шляхтича воином, да еще нанял армию иноземных воинов, сколько позволила ему довольно скудная после почти непрерывных походов и сражений королевская казна. Все в этой стране было проникнуто воинским духом. Вооруженные до зубов шляхтичи оказались отчаянными задирами. Один такой задира, в полунищем облачении, но с павлиньими перьями на ржавом шлеме, придирался к шотландцам, заявив недалеко от королевского дворца своим приятелям, таким же удалым оборванцам, как и он сам:

— Поглядите-ка, панове, на этих щеголей с голубыми андреевскими крестами! Словно мы сами не можем отстоять святой истинный крест, король набирает этих иноземцев и тратит на них последние деньги, а мы с вами ходим в лохмотьях! Что мы за шляхтичи, коли не можем шлюху купить, не говоря уж о пиве и бимбире! Пся крев, холера ясна!..

Шотландцы не могли понять смысл этой тирады, но польские ругательства они, конечно, уже освоили, а заносчивые, презрительные взгляды говорили сами за себя. В соседней улочке начались сразу три дуэли. Не прошло и пяти минут, как главный обидчик испустил дух от удара, едва не отрубившего ему голову, двое его приятелей корчились от тяжких ран на земле, а шотландцы поспешно уходили, уводя с собой раненного в грудь земляка. Рыцарь Огилви, чьим оруженосцем был назначен Джордж Лермонт, весело насвистывал боевой марш своего клана — это он убил нахального пана.

На следующий день Дугласа вызвали к вельможному князю Потоцкому. [45]

В присутствии Питера Лермонта ясновельможный пан долго распекал командира шотландцев. Потом в зал, где распекали шкотов, ворвался князь Радзивилл [46] и подбавил жару. Джордж Лермонт жалел, что не участвовал в стычке…

— Наши польские шляхтичи, — кричал Радзивилл, — самые гордые в Европе и никому в мире спуску не дадут!..

— А наши шотландцы, — возразил ему, гневно сверкая очами, Дуглас, одержавший победу в сорока дуэлях и с честью проливший собственную кровь в десятке других поединков, — самые гордые в мире. И тут ничего не поделаешь — такими их создал Господь. В этом убедились еще римляне — они покорили весь мир, но мы их не пустили в свою страну. Это и делает нас несравненными воинами. Потому, видно, не шотландцы нанимают польских воинов, а поляки шотландских…

Дуглас вымахал ростом почти с Голиафа, в котором, как известно, было шесть локтей с пядью. Вид кондотьера был устрашителен. Потоцкий и Радзивилл невольно сбавили тон:

— Зарубите, Панове, себе на носу: мы платим шотландцам польское золото не затем, чтобы они убивали поляков. Дабы предотвратить смертоубийство, я обязан изолировать ваших шкотов от наших людей. Даже я не могу заставить поляков в столице сидеть дома, следовательно, ваши люди должны впредь оставаться в казармах, пока они не закончат срок обучения.

А Радзивилл добавил:

— Церемониться с вами не будем. Готовьтесь к скорому походу в Смоленск!

Этот приказ привел в уныние джентльменов удачи. Но самый непоседливый из искателей приключений, все тот же рыцарь Огилви, в тот же вечер объявил:

— Может, поляки и не самые гордые люди в мире, но их женщины, по моим наблюдениям, самые красивые. Во время дуэли узрел я одну паненку на балконе. Что за глазки, что за ножка! А бюст!.. Словом, никакие силы не удержат меня в этой вонючей халупе…

И, мастерски выставив окно, он исчез до утра, взяв с собой оруженосца.

Дуглас, конечно, заметил отсутствие рыцаря Огилви, хотя тот оставил на своей койке чучело из кирасы и шлема под одеялом, но ничего не сказал, не подал виду, лишь вздохнул, усмехнулся в густые светлые усы. Он и сам был таким смолоду, когда служил у французского короля Генриха IV. А польки так похожи на француженок! Неизвестно, кто лучше.

И после отбоя он и сам исчез, ушел на самую любимую охоту настоящих мужчин.

Весь следующий день Огилви помалкивал, как истый джентльмен, блаженно ухмылялся и чуть не падал с лошади. Дуглас насвистывал бравурный марш. Вечером он снова исчез, и его примеру последовало на этот раз около десятка других охотников. А потом уже мало кто ночевал в казарме. Назло вельможным панам Радзивиллу и Потоцкому.

У вечно воевавших поляков было явно мало пенендзев (денег), королевские слуги беспрестанно жаловались на зажимистую шляхту. Зато капелланы бесплатно отпустили всем шотландцам перед их отъездом на Восток все грехи in articulo mortis — на случай внезапной смерти. Даже зеленый новичок Лермонт ежился от смутной догадки, что стал гусарский эскадрон сэра Джеймса Дугласа слепым орудием в руках Его Величества Сигизмунда III, чтоб Его Величеству пусто было!

В начале лета 1613 года отряд шотландских наемников отправился в конном строю по варшавской шляхе через Минск и Могилев в Смоленск.

Просто невозможно было не только юному шотландцу, но и его старшим сотоварищам разобраться в смоленских делах и их месте в истории Речи Посполитой.

Потом Лермонт узнает, что по этой земле проходил знаменитый торговый путь «из варяг в греки», что Смоленское княжество владело Москвой и вместе с тремя другими входило в Белую Русь. Позднее смоленские князья дрались с Москвой, татарами, Литвой. Особенно князь Бельский, [47] белорусская шляхта, войдя в Великое княжество Литовско-Русское и став пленниками Витовта, считали Смоленск своим городом. Паны помещики нещадно угнетали русский люд. Если испанцы, англичане и голландцы превращали в рабов чернокожих, то польская, литовская, белорусская шляхта закабаляла своих поселян, делала из них «быдло». Люблинская уния 1569 года и Брестская церковная уния 1596 года вели белорусскую шляхту, явно предавшую свой народ, к ополячиванию, а значит, и к католизации. Трагедия обреченного белорусского дворянства усугублялась его постоянной борьбой с единокровными русскими братьями.

Но во всем этом Джордж Лермонт так или иначе разберется позднее, а пока он и другие наемники понимали в местных делах не больше, чем первые конкистадоры в делах инков или ацтеков.

Военные занятия наемников проходили под мощными стенами Смоленска на берегу Днепра.

Когда при Царе Борисе Годунове строили крепость, много поизвели леса вокруг Смоленска. Всюду на голом поле торчали неохватные пни, но тут и там все еще стояли уцелевшие великаны дубы из древних приднепровских урем. Один такой дуб с гротоподобным дуплом, в котором могли уместиться трое всадников, шотландцы, взявшись за руки, измерили и нашли, что толщина его на высоте груди человека достигает почти десяти обхватов. На стволе дуба виднелись следы безуспешных попыток человека свалить его — выдолбленные гнезда для ног лесорубов, взбиравшихся вверх и привязывавших себя к стволу. Топоры и пилы лишь покрыли могучую грудь богатыря неглубокими ранами. Этот гигант был, пожалуй, вдвое старше библейского долгожителя Мафусаила, дожившего до девятисот шестидесяти девяти лет.

— А у нас перед Фортингалом, — сказал Дуглас, гладя шершавую дубовую кору, — стоит тисс почти трех тысяч лет. Подумать только! Он родился за тринадцать веков до Иисуса Христа! И сколько из него луков сделали наши предки!..

— А мне отец рассказывал, — объявил Лермонт, — что в Америке растут секвойи, чей возраст доходит чуть не до пяти тысяч лет!