Путь к Софии

Андреа снова огляделся вокруг. Навстречу ему с улицы царя Калояна, куда он направлялся, шествовала Белая Катина вместе со свекром и подмастерьем из мужниной портняжной мастерской. Она тоже шла на базар. Широкое, открытое лицо ее улыбается, ядреное тело, налитые груди туго обтянуты платьем. Он поздоровался с нею с дерзкой улыбкой, а на старика и не взглянул. Разминувшись с ними, пошел дальше, твердо решив: «Наши лучше! Конечно, если отдавать предпочтение естественности! Те берут только нарядами да образованием... Если бы наших женщин нарядить в шелка-бархаты да обучить в колледжах и пансионах... Вот с Недой сравнить бы этих иностранок, — вдруг пришло ему в голову. И он представил ее себе опять, но уже в ином свете. Представил рядом с шумной де Марикюр, и со стареющей маркизой Позитано, и с пышнотелой большеглазой монахиней. Куда им до нее! Нет, нет, ты это брось, — остановил он себя. — А прогулка ее с мамашей этого потрепанного консула?.. А ее расчетливость, тщеславие, притворство? Эх, Андреа! Так оно и бывает — яблоко румяное, а раскусишь — гнилое. Пускай выходит замуж за своего разведенного консула с дочкой, которая годится ей в сестры. Пускай едет себе в Париж, в Лондон — куда угодно. Так у нас повелось — чуть пообтешутся, на свое смотреть не хотят, только на заграничное зарятся». С этими мыслями Андреа свернул в улочку, ведущую к Митрополии.

На углу стояли трое. Андреа сразу узнал носатого, лопоухого чорбаджию Мано. Рядом с ним, стреляя во все стороны глазками, зябко кутался в лисью шубу хаджи Теодосие. Третий, что-то говоривший им, стоял спиной к Андреа, но он узнал и его по длинному черному мундиру, расшитому серебряным галуном, какие носили высокопоставленные чиновники местной администрации. Это был муавин ^[13] Илия-эфенди Цанов, образованный болгарин, умевший ладить со всеми. Он уже давно занимал свою должность и всегда, а в последнее время особенно, старался быть в хороших отношениях и с турками, и с чорбаджиями, и с ремесленниками — со всеми.

Андреа сухо поздоровался и, проходя мимо, услышал:

— Разумеется, это от меня не зависит, господа, вы сами знаете, но, если к моему голосу прислушаются, надеюсь, что тогда, по крайней мере в городе, не произойдет...

«О чем они договариваются? Что замышляют для взаимной выгоды этот турецкий прихлебатель и расчетливые чорбаджии?» — презрительно думал Андреа, открывая калитку и входя во двор Митрополии. Боязнь опять застать двух-трех учеников прогнала эти мысли. Однако на этот раз двор был совсем пуст. «Неужто никого?» — воскликнул он, глядя на тесно сдвинутые парты. Это восклицание относилось не только к ученикам, в нем выразилась и его собственная ненужность. Он подошел к висевшей на стене карте Оттоманской империи. Его взгляд впился в черный кружочек, под которым стояло: «Плевен». Он смотрел на этот кружочек, вобравший в себя мысли и надежды миллионов. А как он перевернул и его собственную жизнь! В какую бездну его швырнул! А что рассказывал Дяко? Будто наш город объявят столицей? Нет, нет, это было бы слишком хорошо. Дяко сказал это просто так. И Климент тоже — ведь ему этого хочется... Но постой, почему слишком? — опять загорелся Андреа. — Вон София. Она и вправду в самой середине наших земель... Выше — старая Болгария, там — Фракия, внизу — Македония. Почему бы нет? Она как раз на главном пути. Посреди равнины. И железная дорога здесь пройдет...

Он услышал за спиной шаги и испуганно обернулся. Это был служитель Митрополии, горбатенький безобидный человечек с выцветшими слезящимися глазами.

— Сказал бы, что это ты, бай Тарапонтий! Ты чего крадешься как кошка?

— Да ничего, учитель...

— Ты бы хоть издали покашливал, что ли. А то как бы кто с перепугу тебя не стукнул, — рассмеялся Андреа и по-свойски предложил ему папироску. — Нынче наши озорники совсем не пришли, а?

— До ученья ли тут, когда они наслушались про такие страсти?.. Дай-ка огоньку!

— Прикуривай! Эти страсти, бай Тарапонтий, всегда были. А им, баловникам, дай только повод!

— Несколько мальчишек пришло было, а главный учитель велел им идти по домам. И у него на уме то село...

— Какое село?

— А ты разве не знаешь?

— Ничего не знаю!

— Что черкесы подожгли Горубляны, не знаешь?

— Горубляны! Не может быть! Когда это было? Расскажи! Как произошло?

— Вчера... Вчера после обеда, говорят. Все по-разному толкуют, но село сгорело дотла, это точно.

— И убитые есть? И раненые?

— Где одна беда, там и другая... А двух девушек, говорят, увезли. И нескольких малых ребятишек тоже...

Андреа бросил папиросу, яростно раздавил ее каблуком и, не взглянув на старого служителя, выбежал из барака.

— Если не ошибаюсь, это вы, господин Будинов? Здравствуйте! Здравствуйте!

Мягкий приветливый голос, произнесший по-французски эту фразу, оборвал мысли Андреа. Обернувшись, он увидел у зелени забора маркиза Позитано.

— Добрый день, — неохотно ответил он.

— Добар... добар... — радушно улыбаясь, попытался заговорить по-болгарски итальянец. — Делаете прогулка?

— Вроде того.

— Вроде... да? А я все учу язык и никак не научусь!

Консул с комической беспомощностью развел руками и снова перешел на французский.

— Вы куда? Направо? Пойдемте вместе!

— Если вам угодно.

Андреа было не до болтовни и прогулок. Но не мог же он сказать Позитано: «Оставьте меня в покое, иду в Горубляны!» Он только подозрительно оглядел маленького итальянца, который, поднявшись на цыпочки, с любопытством смотрел поверх забора во двор.

— Вот они, здесь! — воскликнул он, указывая на сбившиеся в кучу двуколки пожарной службы.

За бочками с водой под навесом стояли самые обыкновенные насосы с намотанными на них толстыми шлангами.

— Вы про насосы, господин консул?

— Да, про них, мой юный друг! Это увлечение моей молодости! Я родом из Апулии, — словоохотливо продолжал маркиз. — Возле Бари есть старый городок Мола, где я провел свою бурную молодость!

— Но какая связь между вашей Молой и нашими насосами? Не понимаю!

— О, прямая! — воскликнул Позитано и, подхватив Андреа под руку, засеменил рядом с ним. — Прямая! В свое время я был в Моле начальником... Il capitano!

— Я не знал, что вы военный...

— Нет, не военный — я был капитаном городской пожарной команды!

«Этот синьор маркиз немножко тронутый, — решил Андреа и почувствовал к нему живейший интерес. — Странно, что я до сих пор к нему не присмотрелся. А кто у нас пожарники? Одни прохвосты, — вспоминал он. — Черный Кёр Мустафа, разбойник Кабахатлия, два курда, провонявшие бараньим салом... Сами подожгут болгарский дом и бегут тушить. И первым делом требуют денег!» Тут он вспомнил про Горубляны и нахмурился.

— И много вы погасили пожаров? — спросил он Позитано.

— Нет, мой милый, немного. За шесть лет — всего четыре пожара.

— По одному в год и то не выходит!

— Увы, да. Дома у нас в Моле каменные, да и печей не топят — там тепло. Потому всего четыре! Зато все остальное было великолепно: каски, мундиры, строй, труба и особенно азарт... Да и молоды тогда мы были!

— Значит, денег получали много, а пожаров гасили мало?

— Денег? Вы думаете?.. Позитано рассмеялся и продолжал, выразительно жестикулируя. — Мой юный друг! То была, как бы это сказать, добровольная, почетная должность. И мы вкладывали в нее совсем иной смысл. Наша команда служила другому делу. И не только она! Еще много разных корпораций. Да, они хорошо послужили нашей Италии!

Андреа замедлил шаг, ожидая продолжения тирады. Но маркиз, глядя на вход в резиденцию мютесарифа, где сновали в ту и другую сторону офицеры, словно нарочно молчал.

— Вы сказали: они служили другому делу. Я правильно вас понял, господин консул?

— Безусловно. Ведь тогда мы боролись за объединение, за независимость... Гарибальди, Мадзини — надеюсь, вы знаете эти имена?