Скиф

Он подошел к лектике, удобно расположился на подушках и погрузился в пурпурную тень спущенных занавесок. Рабы подняли носилки и, ровно шагая, понесли по дороге в город.

Инзула [34] Адриана стояла неподалеку от морского берега на обширной возвышенности, довольно круто спускавшейся к морю. Рассаженные опытным садовником великолепные магнолии осеняли усыпанные мелким гравием дорожки; заросли лавров и олеандров скрывали сложенные из туфового камня гроты, где над прохладными бассейнами улыбались мраморные нимфы и амуры, прищуриваясь, натягивали луки.

По бокам обширной гладко выстриженной лужайки, развертывавшейся перед небольшой, изысканной архитектуры виллой, стояли две прекрасные мраморные копии с Поликлетова Дорифора и Диадумена [35]. Три низких широких ступеньки вели к выступавшей между пилястрами массивной двухстворчатой двери, обитой бронзой, украшенной изображениями битвы между Ахиллом и Гектором под стенами Иллиона.

Привратник поспешно распахнул двери, и Люций, сопровождаемый секретарем, вступил в небольшой вестибюль; на его внутреннем пороге выделялось выложенное мозаикой приветствие: «Salve» [36]. Вдоль украшенных оружием стен тянулись длинные узкие скамьи, на которых сидели ожидавшие приема клиенты, приветствовавшие сенатора низкими поклонами.

Люций миновал остиум [37], с выложенными белым мрамором стенами, и через широкую арку, задернутую пурпуровой завесой, вошел в обширный коринфский атрий [38]. Яркий свет падал через четырехугольный просвет потолка на неглубокий, полный воды имплювий [39], отделанный мрамором, окруженный пышными причудливыми растениями, вывезенными с юга и востока. По сторонам, углубленные в стенах атрия, украшенные пластинками слоновой кости двери, с прорезанными для света окошечками, вели в небольшие кубикулы [40]. Посвященный ларам и пенатам [41] алтарь возвышался за имплювием на невысоком пьедестале; против него две обширные ниши «крылья» заключали в себе сделанные в виде храмиков шкафы с отворенными дверцами. Здесь помещались обычно изображения предков хозяина дома; у Адриана, человека темного происхождения и к тому же лишь временно жившего в Херсонесе, висели чеканенные из золота и серебра медальоны, изображавшие государственных мужей, полководцев и философов.

Двенадцать стройных колонн с бронзовыми капителями в виде корзин, наполненных листьями аканфа, поддерживали крышу, придавая атрию характер особенной воздушной нарядности.

Прибытие Люция вызвало волнение. Со всех сторон явились рабы; домоправитель побежал докладывать о госте своему господину, — тот только недавно проснулся и принимал утреннюю ванну.

Люций осмотрел украшавшие комнату бронзы, ткани, великолепные сосуды.

— Здесь, действительно, есть хорошие вещи, — обратился он к секретарю, но в целом чувствуется какая-то безвкусица. Плебей, как бы он ни был богат, остается сам собой. Наш почтенный хозяин не знает границ и мер, — он хочет только удивлять нас, и всегда неудачно. Он так старался поразить Рим, что его сочли полезным выслать оттуда для его же блага; ему удобнее и проще будет удивлять невзыскательных херсонаситов. Но удивительней всего, что он глуп, этот Адриан, и в то же время поразительно хитер и ловок. Еще недавно он был полным ничтожеством, но во время последней войны нажил огромное состояние на поставках, — в наши дни доблесть воина часто служит корысти спекулянта...

Скоро, предшествуемый рабами, появился хозяин; он был одет в широкую цветную восточную одежду. Ярким шелковым платком он осторожно вытирал оплывшее, гладко выбритое лицо, прорезанное от носа к губам глубокими морщинами. В руках он держал большой веер из страусовых перьев.

Оба римлянина поздоровались и прошли в таблинум [42]. Люций ехал к Адриану, рассчитывая сделать у него заем, но не хотел сразу переходить к этому вопросу. Они начали с разговора о римских делах, перешли к воспоминаниям о столичной жизни, бегах, театральных зрелищах.

— Я положительно умираю от скуки в этой глуши, — говорил Адриан. — Главное мое утешение — хороший повар, который умеет должным образом приготовить то, что мне присылают из Рима и других мест. Я могу также похвастаться моим погребом — попробуй это трифолинское или это кипрское.

Люций отведал вино и похвалил.

— Ему восемьдесят лет, — сказал Адриан.

Он достал щеточку и начал чистить камни на своих перстнях, продолжая:

— Я здесь живу по-восточному. Среди моих невольниц много хорошеньких девочек. Посмотри при случае — ты не найдешь ни некрасивых, ни старых. Но, в общем, прямо не знаю, что с собой делать. При этом жара: приходится целыми днями сидеть в ванне. А зиму жить здесь будет ужасно из-за холода... Не начать ли мне хлопоты о разрешении вернуться в Рим? Ведь я же, в конце концов, приверженец нашего правительства. Недаром у меня не конфисковали моего состояния. В Риме оно могло бы быть полезным кое-кому. Не поможешь ли ты мне в этом деле?

Люций обещал.

— Ты понимаешь, — продолжал хозяин, осторожно касаясь платком подкрашенных щек, свисавших дряблыми складками чуть не до самой шеи, — я положительно умираю здесь. Ты, наверное, совсем иначе себя чувствуешь, благородный Люций. Ты — сенатор, к тому же военный человек, — претор, ты командуешь легионами и надеешься увеличить славу римского оружия и свою вместе с тем. Ты всегда занят. И, вероятно, недолго останешься в Херсонесе?

— Не знаю, — отвечал Люций. — Я пробуду здесь, пока не начнутся более решительные операции против Понтийского царства. Сейчас мне довольно удобно жить в Херсонесе — отсюда недалеко до многих важных городов и государств Эвксинского побережья. Впрочем, это еще пока не выяснено. В военных делах все определяется меняющимися обстоятельствами. Но и у меня здесь достаточно неудобств... Сегодня я отправляю специального курьера в Рим — если хочешь, он передаст и твои письма.

— Может быть, и твою поддержку моих ходатайств? — вставил Адриан.

— Хорошо. Так вот — я посылаю его, главным образом, за деньгами; но когда я их получу? Обращаться к здешним банкирам неудобно...

— И не следует, конечно, — сказал Адриан, — я счел бы это за оскорбление. Тебе достаточно прислать моему казначею и он выдаст нужную сумму.

Люций поблагодарил. Желая прекратить разговор о политике и денежных делах, он стал говорить о необычайной роскоши виллы Адриана. Польщенный хозяин не удержался от желания похвастаться.

— Когда я вспоминаю мой столичный дом, эта вилла кажется мне жалкой хижиной. Надеюсь, что когда мы оба вернемся в Рим, ты навестишь меня там. В честь тебя будет устроен пир, который удивит даже Город [43].

В дверях показался раб.

— Господин, тебя желает видеть жрец Эксандр, сын Гераклида.

— Ты разрешишь мне принять его в твоем присутствии? — обратился к претору Адриан. — Это важный местный сановник и интересный старик. Ты увидишь сам. А его дочь — первая красавица Тавриды.

Люций наклонил голову, и Адриан приказав ввести нового гостя, поддерживаемый рабами, поднялся с ложа, чтобы встретить жреца.

Это был высокий человек в длинной белой одежде, очень простой, с широкими, правильно падавшими складками.

Люций с любопытством посмотрел в его живые черные глаза, этот человек мог быть ему полезен, — он пользовался большим влиянием в Городском Совете.

Хозяин познакомил гостей.

— Эксандр, — сказал он, — достойнейший из граждан Херсонеса, поэтому на его долю приходится очень много огорчений. Он стоически переносит свои несчастья, но несчастия города приводят его почти в отчаяние.