Падение титана, или Октябрьский конь

— Пора нам поговорить, Октавиан, — сказал чуть позже Антоний.

— Тогда садись, — предложил Октавиан. — О чем будем говорить?

— О стратегии. Ты никчемный командир, ты мальчишка, но политическими способностями одарен весьма щедро, а нам, может быть, сейчас как раз нужен именно политический подход к делу. У тебя есть какие-нибудь соображения?

— Несколько, — ответил Октавиан с непроницаемым лицом. — Во-первых, я думаю, мы должны обещать каждому из наших солдат премию в двадцать тысяч сестерциев.

— Ты шутишь! — ахнул, резко вскидываясь, Антоний. — Даже с учетом возможных потерь это составит восемьдесят тысяч талантов серебра, а таких денег нет нигде, кроме Египта.

— Абсолютно верно. Тем не менее, думаю, мы вполне можем пообещать. Обещания будет достаточно, дорогой мой Антоний. Наши люди не дураки, они знают, что у нас нет денег. Но если мы возьмем лагерь Брута и перекроем дорогу к Неаполю, неприятельская казна станет нашей. Наши солдаты достаточно умны, чтобы это понять. Лишний стимул навязать бой.

— Я тебя понял. Хорошо, я согласен. Что-нибудь еще?

— Мои агенты сообщают, что Брут полон сомнений.

— Твои агенты?

— Человек делает то, что ему позволяют его физические и умственные возможности, Антоний. Как ты все время повторяешь, ни мои физические, ни умственные возможности не позволяют мне быть хорошим генералом. Однако во мне есть черты Улисса, поэтому я, как и он, не сторонюсь окольных путей и имею шпионов в нашем собственном Илионе. В высшем командовании. Они сообщают мне обо всем.

Антоний уставился на него, открыв рот.

— Юпитер! А ты очень скрытный!

— Да, — любезно согласился Октавиан. — По словам моих агентов, Брут весьма обеспокоен тем, что костяк его войска составляют солдаты, когда-то служившие под началом у Цезаря. Он не уверен в их благонадежности. Солдаты Кассия также его удручают. По его мнению, они не уважают его.

— И сколько же тут твои агенты приврали? — серьезно поинтересовался Антоний.

Мелькнула улыбка. Цезаря, не мальчишки.

— Уверен, немного. Он уязвим, наш добрый Брут. И философ, и плутократ — все в одном. Ни та ни другая из его составляющих не верит в войну. Философ — потому что она отвратительна, плутократ — потому что она рушит бизнес.

— И что ты всем этим хочешь сказать?

— Что Брут уязвим. Я думаю, его можно заставить принять бой. — Октавиан со вздохом откинулся на спинку кресла. — А способы спровоцировать его людей на сражение, я полагаю, ты найдешь сам.

Антоний поднялся, хмуро посмотрел с высоты своего роста на золотоволосую голову.

— Еще один вопрос.

— Да? — спросил Октавиан, вскинув светящиеся глаза.

— В нашей армии у тебя тоже есть свои агенты?

Опять улыбка Цезаря.

— А ты как думаешь?

— Я думаю, — зло проговорил Антоний, взявшись за полог шатра, — что ты очень коварен, Октавиан! Ты слишком кривой, чтобы делить с кем-то ложе. Чего никто никогда не скажет о Цезаре. Он был прям, как стрела. Всегда. Я презираю тебя.

По мере того как ноябрь подходил к концу, дилемма Брута росла. Куда бы он ни повернулся, все было против него, потому что все хотели лишь одного — боя. В довершение к этому каждый день Антоний выводил свою армию и строил в боевой порядок, после чего передние ряды ее начинали выть, скулить и визжать, как голодные псы, как суки во время спаривания, как щенки, которых пнули ногой. Потом они начинали выкрикивать оскорбления: «Трусы, бабы, бесхребетные слабаки, когда вы выйдете драться?» Эти крики проникали во все уголки лагеря Брута, и все, кто их слышал, скрипели зубами, ненавидя армию триумвиров и ненавидя Брута за то, что тот не давал им ее проучить.

После десятого ноября Брут заколебался. Не только сообщники-убийцы, но и другие легаты с трибунами постоянно донимали его. К этому хору присоединились голоса центурионов и рядовых. Не зная, что еще можно сделать, Брут закрыл дверь и засел в своем доме, обхватив голову руками. Азиатская кавалерия уходила прочь целыми гуртами, практически не таясь. Еще до сражения прокорм лошадей был проблемой, как и водопой, ведь вода находилась в горах и полуголодных животных к ней ежедневно гоняли. Как и Антоний, Кассий знал, что в этой кампании кавалерия не сыграет решительной роли, поэтому он стал понемногу отпускать эскадроны домой. Теперь этот тонкий ручеек превратился в поток. Но Брут в случае надобности все еще мог выставить около пяти тысяч всадников, однако он скорбно вздыхал, совершенно не понимая, что даже это количество непомерно огромно. Он думал, что конников у него очень мало.

Наконец он вышел из дома. Лишь потому, что считал, что должен иногда где-нибудь появляться. Шепот за спиной и громкие выкрики с бастионов показали ему, что ветераны Цезаря и впрямь не заслуживают особенного доверия, ибо каждый день с умилением взирают на желтую головку наследника Цезаря, когда тот обходит передние линии своих войск, заговаривает с солдатами, улыбается, шутит. И Брут опять спрятался в своем доме и сидел там, обхватив голову руками.

На следующий день после ид Луций Тиллий Кимбр ворвался к нему без предупреждения и рывком сдернул изумленного Брута со стула.

— Хочешь ты или нет, Брут, ты будешь драться! — рявкнул Кимбр. Он был вне себя.

— Нет, это будет конец всему! Пусть все идет, как идет, ведь они голодают! — захныкал Брут.

— Отдай приказ готовиться к бою, Брут, иначе я смещу тебя с поста командующего и отдам приказ сам. Не думай, что я один так считаю. Меня поддерживают все освободители, все другие легаты, все трибуны, все центурионы и все солдаты. Решай, Брут, останешься ты командиром или передашь свои полномочия мне?

— Ладно, — тупо согласился Брут. — Отдай от моего имени приказ готовиться к бою. Но вспомни, когда все закончится и нас побьют, что я этого не хотел.

На рассвете армия освободителей вышла из лагеря Брута и выстроилась на своей стороне реки. Взволнованный, мятущийся Брут велел своим центурионам и трибунам неустанно следить, чтобы их люди не отрывались чересчур далеко от своего лагеря и всегда проверяли, чисты ли пути отхода у них за спиной. Трибуны и центурионы удивленно смотрели на своего командира, потом отворачивались, не обращая больше внимания на его слова. Что он делает, что пытается им внушить? Что сражение проиграно, не начавшись?

Не найдя у них понимания, Брут отправился к рядовым. Пока Антоний с Октавианом ходили по своим линиям, пожимая руки солдатам, улыбаясь, обмениваясь с ними шутками и уверяя, что Марс Непобедимый и божественный Юлий на их стороне, он сел на коня и поехал вдоль своего строя, упрекая солдат в неразумии. «Зачем вам этот бой? Если вас сегодня побьют, вы сами будете виноваты. Вы настояли на этом сражении, а не я, вы заставили меня вывести вас из ворот, несмотря на все мои возражения». Лицо скорбное, на глазах слезы, плечи опущены. К тому времени, когда он закончил объезд, многие ветераны уже удивлялись, каким ветром их вообще занесло в армию этого нытика и пораженца.

Им выдался шанс хорошо поразмыслить над этим, ибо время шло, а горн не трубил. Близился полдень, а они все стояли, опираясь на свои щиты и на копья, мысленно благодаря позднюю осень за небо, покрытое облаками, и за отсутствие зноя. В полдень нестроевые обеих армий принесли всем еду. Солдаты поели и вновь оперлись на щиты и на копья. Смех, да и только, спектакль! Плавт бы не выдумал фарса нелепей!

— Дай сражение или сними с себя генеральский плащ, — сказал Кимбр в два часа дня.

— Еще час, Кимбр, только один час. Тогда будет самое время. Потому что скоро начнет темнеть, а в двухчасовом сражении много людей не погибнет и оно не станет решающим, — сказал Брут, убежденный, что ему в голову пришло еще одно из тех озарений, какими он поражал даже Кассия.

Кимбр в изумлении смотрел на него.

— А как же Фарсал? Брут, ты же был там! Им хватило и часа.

— Да, но потерь было мало. Через час я дам сигнал к атаке, но не раньше, — упрямо сказал Брут.