Два брата

узы, адресуя их в Главную Артиллерийскую канцелярию, в Военную коллегию, в Коллегию иностранных дел, в Коммерц-коллегию и, наконец, самому царю. В заявлениях выставлялись денежные требования, предъявлялись все новые и новые претензии. Шмит писал, что жалованья за тринадцать месяцев в году для него недостаточно ввиду его больших знаний и заслуг. Он был недоволен, что ему дали деревянный дом, а не каменные палаты. Шмит требовал двух денщиков для личных услуг, казенных лошадей и коляску для разъездов по городу, а для поездок по Неве — шлюпку с гребцами. Фон Гесселя он обвинял в невежестве; заявлял, что тот и рисовать-то научился только перед отъездом в Россию.

В свою очередь, фон Гессель тоже предъявлял всевозможные требования. Ничего не делая, он жаловался, что Питер Шмит умышленно затягивает чертежи, без которых невозможно начать строительство.

В канцеляриях скрипели перья, снимались копии, писались выписки и отписки. Подьячие следили за борьбой с интересом и одобряли каждый удачный ход той или другой стороны.

— Ну чисто два медведя в одной берлоге сошлись! — говорили приказные. — Любопытно, кто кого загрызет?

Шли месяцы, а дело стояло на одном месте.

В конце концов иностранцы так надоели своими кляузами, что осенью 1719 года сенат приказал произвести проверку, которая выяснила, что фон Гессель действительно отнесся к порученному делу недобросовестно и присвоил значительную часть отпущенных на постройку сумм.

Брюс распорядился отставить фон Гесселя, а все делать по указаниям Питера Шмита.

Фон Гессель после этого покинул Россию. Голландец торжествовал.

Но к выделке пороха он все-таки не приступал, ссылаясь на то, что завод не достроен. Брюс обещал ему деньги на постройку только в том случае, если Шмит представит пробу своих порохов. Но голландский мастер, избавившись от соперника, окончательно обнаглел. Он соглашался начать работы лишь при условии, что на фабрике будут выписанные им из Нидерландов верные люди, а русским мастерам доступ к производству запретят.

«В противном случае, — заявлял Шмит, — мой секрет будет разведан, а я за сто гульденов в месяц такого обязательства на себя не брал, хотя бы вы и считали мне тринадцать месяцев в году».

А лица, приставленные смотреть за Шмитом и помогать ему в работе, доносили по начальству:

«Пороховой мастер Шмит ныне, накупя вина, упражняется в пьянстве и дела не надзирает…»

Пока длились смуты и раздоры между двумя иностранными мастерами, думавшими не о пользе дела, а только о наживе, Ракитин не оставлял мысли задобрить Питера Шмита и узнать его секрет.

Но Шмит отнюдь не склонен был расставаться со своей тайной, которая только и давала ему высокое положение в России. Явно издеваясь над купцом, он ставил ему невыполнимые условия. Ракитин бледнел от ярости и уходил, но через несколько дней снова появлялся у Шмита, притягиваемый какой-то неодолимой силой.

После нескольких месяцев мучительной волокиты Иван Семеныч наконец убедился, что из упрямого голландца не вытянуть ничего.

Глава