Тёмный рыцарь

Наместник Аскалона не мог опомниться от изумления: франки мгновенно поднялись и выступили в поход, покинув свои мрачные крепости; бесконечный людской поток с пестрыми хоругвями стекался под знамена Балдуина III, преисполнившегося решимости во что бы то ни стало овладеть этим важным морским портом. Соглядатаи и лазутчики наместника, оседлав быстроногих арабских скакунов, поднимая тучи пыли, галопом проносились через Большие ворота Иерусалима, неся тревожные известия: cruciferi, крестоносцы, снова выступили в поход! Собиралась в единый кулак конница ненавистных франков, закованная в железо, готовая одним стремительным натиском смести всякого, кто встанет на ее пути. Тьма лучников, отряды тяжеловооруженных всадников, растянувшиеся по дорогам длинной лентой, а вслед за ними — легкая кавалерия и пехотинцы. За этим воинством тащились необходимые для осады орудия: баллисты, катапульты, тараны, а также повозки, доверху наполненные бочками с дегтем, смолой и грудами факелов.

Франки собрались взять Аскалон в кольцо, проломить его ворота, разрушить стены и предать город огню. А хуже всего то, что в осаде приняли участие тамплиеры — злобные воины-монахи в длинных плащах из белой парчи, шелковых шапочках, прикрывающих выбритые по случаю войны головы, а лиц не разглядеть, так густо они заросли бородами. Великий магистр Тремеле созвал ветеранов и явил себя самым ярым сторонником короля Балдуина. Тамплиеры были хорошо заметны в лагере осаждающих: их темные палатки образовали правильный круг, в центре которого разместились священные символы — синий шатер Великого магистра и красно-золотая походная молельня, заключавшая в себе алтарь и ковчег со святыми дарами. Аскалон неминуемо должен подвергнуться штурму. На этом настоял владыка Тремеле. Он, откликнувшись на призыв короля Балдуина, призвал едва ли не поголовно всех своих воинов из Иерусалима, а также из замков и дозорных крепостей по всей Святой земле. Тамплиеры были душой осаждающих. Аскалон обложили со всех сторон так плотно, что и мышь не могла проскользнуть, и у защитников города не оставалось иного выхода, кроме как поднять на башнях и стенах черные боевые стяги. Со стен грянули литавры, зазвенели тарелки, застучали бубны — это наместник бросал вызов всем cruciferi. Очень скоро земля между стенами города и передовыми постами cruciferiоказалась завалена трупами, гниющими на солнцепеке. Беспощадное дневное светило в равной мере испепеляло зноем желто-серые стены Аскалона и шатры осаждающих. Cruciferiвозлагали надежды на яростный, решительный штурм. Аскалон, однако, оказался крепким орешком. Осаждающие изнывали под палящим зноем, а дувший из пустыни горячий ветер, не уступавший крестоносцам в упорстве, усугублял их мучения.

Участвовал в осаде и Эдмунд де Пейн. Он в эту минуту сидел под навесом из шкур у входа в палатку, которую делил с Майелем и Парменио. Одетый в простую белую холщовую рубаху, поставив рядом с собой мех, наполненный водой из протекавшего неподалеку ручья, он безучастно наблюдал, как направляется в загоны огромное стадо тощих черных коз. В воздухе висела желтая пелена, приглушавшая звуки и покрывавшая все вокруг тонким слоем мелкого песка. Де Пейн схватил мех и отхлебнул из него, припоминая свою беседу с Тремеле. Великий магистр принял их в глубине своего синего шатра. Он нетерпеливо выхватил из рук посланцев запечатанную суму с грамотой и дарами ассасинов, а уж потом стал жадно слушать доклад де Пейна и его спутников. При виде самоцветных камней, щедро насыпанных в шкатулку, блестевшее от пота багровое лицо Великого магистра расплылось в довольной улыбке. Сквозь это довольство, однако, пробивался сдерживаемый гнев, отметил про себя де Пейн, — словно бы их путешествие в Хедад было не настолько успешным, как мечталось Великому магистру. В течение всей аудиенции Тремеле избегал смотреть Эдмунду в глаза, будто задумавшись над посланием от Низама. Де Пейн внимательно наблюдал за обоими своими товарищами. Они не ведали о его тайной встрече с Низамом, а он уговорил их не рассказывать никому обо всем, что они узнали в Хедаде касательно Уокина и кровной вражды между ассасинами и семьей де Пейн. И Майель, и Парменио с этим вполне согласились.

Выслушав отчет о путешествии, Великий магистр отпустил их, приказал занять вот эту палатку и готовиться к следующему штурму. С тех пор минуло пять дней. Распространились слухи, что вот-вот начнется решительный приступ. Де Пейну, Майелю и Парменио приказали действовать в составе передового отряда, когда пробьет девятый час [63]и начнет спадать дневная жара. Де Пейн развязал висевшую на шее ладанку и вытащил клочок пергамента, переданный ему Низамом. Рассмотрел аккуратно начертанные цифры: послание было зашифровано, и проникнуть в его тайну Эдмунд не смог — во всяком случае, пока. Он смахнул со щеки капли пота, едва сдерживая гнев, вспыхнувший было из-за того, что какой-то грязный и растрепанный паж заорал на щенка, с которым Эдмунд успел подружиться. Спрятав на прежнее место клочок пергамента, он уставился на беспрестанно колеблющуюся желтую дымку, ощущая, как сосет под ложечкой от нарастающего возбуждения. Вот уже неделю он в лагере, а волнение не проходит. Эдмунд успел смириться с тем, что уютный мирок, в котором он пребывал, мирок положенных, расписанных по часам молитв, прерываемых исполнением рыцарского долга, неумолимо расползается по швам, как пропитавшийся водой гобелен. Надо бы расспросить Тремеле — вот только как? К кому обратиться за помощью? По прибытии в лагерь он услыхал о внезапной кончине Трассела. Знаменитый герой подхватил лихорадку и сгорел за один день. Де Пейн, в мозгу которого роились подозрения, спрашивал себя, от естественных ли причин последовала смерть англичанина.

— Пора!

Де Пейн поднял взгляд, заслоняясь рукой от солнца. Парменио и Майель стояли рядом, возвышаясь над ним.

— Пора! — Майель хлопнул его по плечу.

Де Пейн нырнул вслед за ними в темноту палатки. Надел свой хауберк и кольчужные шоссы, [64]перебросил через плечо перевязь с мечом, водрузил на голову сужающийся кверху шлем, подхватил щит в форме сокола. Прополоскал рот глотком воды, дожидаясь Майеля и Парменио. Когда и они были готовы, прочитал вполголоса охранительную молитву, и все трое вышли из палатки и зашагали через лагерь.

Предвечерняя дымка становилась гуще. Миновали огромную повозку, чей передок был задран к небу: оглобли послужили походной виселицей, на которой казнили двух пойманных сегодня утром воров. Запах разлагающихся трупов уже привлек лагерных псов, их отгонял взмахами дубинки беззубый подслеповатый старик, сидевший на перевернутой корзине. По другую сторону повозки монах-бенедиктинец в черной рясе, устроившись прямо на земле, выслушивал исповеди. Мимо прошли, перекрикиваясь и распевая песни, несколько продажных девок в своих бесстыжих нарядах. Густой запах навоза перемешивался с тошнотворным запахом многих тысяч немытых человеческих тел и ароматами варева, доносившимися от походных костров. Три рыцаря стороной обошли пышущие жаром оружейные и кузнечные мастерские, глядя себе под ноги, чтобы не наступить на кучи отбросов и валявшееся повсюду снаряжение. Де Пейну показалось, что он спит и видит сон, полный кошмарных и нелепых видений: вот мужчина и женщина с криками и стонами совокупляются под навесом палатки; вот проповедник распевает псалмы, взобравшись на разбитое корыто; вот торговцы священными реликвиями предлагают каждому купить образок, верное средство защиты в сражении, а мимо всего этого неспешно проезжают знатные господа на покрытых богатыми чепраками боевых скакунах, держа на согнутой руке охотничьих соколов, а рядом с конями бегут, заливаясь лаем, борзые. Нереальный мир — искаженный, окутанный пыльной завесой.

С де Пейна уже в три ручья лил пот. Тяжело давила на плечо перевязь с мечом. Идущие рядом Майель и Парменио оживленно беседовали. Они и его окликали, но он сделал вид, что не слышит. К переднему краю лагеря шагали и другие воины в полном боевом снаряжении, взбирались на невысокий вал, увенчанный заостренными кольями, на большинстве из коих красовались головы казненных пленников. Де Пейн постарался не обращать внимания на пересохшие горло и губы. Он пробирался по тропке между кольями туда, где выстроились в ожидании сигнала к общему штурму баллисты, катапульты, тараны и осадные башни. Эдмунд на минутку задержался и взглянул на эти устрашающие военные орудия, вокруг которых суетились обслуживающие их воины — смазывали оси, натягивали канаты, складывали в ближние повозки горшки с горящими углями, большие камни, связки сухого тростника и груды ветоши, пропитанной смолой, — оставалось лишь поджечь. Рядом на земле растянули бычьи шкуры, снятые с осадных башен; их пропитывали уксусом — единственным средством против «греческого огня», [65]который наверняка применят защитники Аскалона.