Коридоры кончаются стенкой

Подразделения НКВД на местах быстро приспособились к «работе» с развязанными руками. Личный состав больше не утруждал себя кропотливой, творческой работой по выявлению и обезвреживанию действительно существующих враждебных группировок… Малкин видел, как разлагающе действовала на подчиненных легкость, с какой им удавалось выдавать «на гора» протоколы с признательными показаниями. Люди отвыкали думать, приобщались к лицемерию, бездушию и жестокости. Началась профессиональная деградация личного состава.

Что он мог противопоставить этому? Ничего, кроме казенных требований об «усилении, «активизации», «выкорчевывании», «ликвидации» и т. п. Морально он не был готов, чтобы ради истины отдать себя на заклание, он разлагался вместе со всеми и сам нередко крепко грешил против нее. Он был пловцом, способным плыть только, по течению, загребая то вправо, то влево, но только тогда, когда того требовала обстановка.

Общие планы массовых операций рождались в недрах народного комиссариата внутренних дел страны, а массовость их определялась в зависимости от потребностей ГУЛАГа. Он стоял во главе великих строек коммунизма, поставлял стране дешевые лес и уголь, поворачивал вспять реки, строил моря и каналы, разрушал дворцы, возводил мрачные бараки для строителей светлого будущего и обещал построить солнечные города для будущих поколений советских людей, походя опутывая шестую часть суши планеты Земля колючей проволокой и отделяя ее от мира «железным занавесом», чтобы никто не мешал строительству социализма в одной отдельно взятой стране. Страна поставляла ГУЛАГу бесплатную рабочую силу, набивая ею концлагеря, разбросанные по всей огромной территории, а он безжалостно перемалывал и пожирал эту силу и требовал: еще! еще! Разнарядки НКВД на «изъятие», пройдя ряд корректировок в промежуточных звеньях, лишь в самом низу приобретали осязаемый характер, воплощаясь в фамилии, списки, уголовные дела, решения внесудебных органов и эшелоны зэков, идущие нескончаемым потоком в места, обозначенные на карте ГУЛАГа. Наполнялись эти эшелоны бывшими офицерами царской армии, бывшими белогвардейцами, репатриантами и беглыми кулаками, попами и сектантами, троцкистами, национал-уклонистами, исключенцами, лишенцами, крестьянами, рабочими и прочими людишками, которых в годы гражданской междоусобицы швыряла судьба из огня да в полымя.

В 1937 году акции по изъятию чуждого элемента отличались от предыдущих тем, что проводились под ор всеобщего одобрения «исторических решений» февральско-мартовского Пленума ЦК ВКП(б), давших мощный толчок новому витку невиданно массовых репрессий. Их повсеместному развертыванию предшествовала яростная мозговая атака истинных большевиков на доблестных строителей светлого будущего. Кинохроника, радио, пресса обрушивали на их неокрепшее сознание жуткую информацию о непрекращающихся фактах саботажа, шпионажа, умышленных взрывов и поджогов, отравлений, заражений, истреблений, покушений…

Огромной силы общественный резонанс вызвали аресты Бухарина и Рыкова, которые обвинялись в подготовке «дворцового переворота, поощрении и сокрытии террористических групп, готовивших покушения на товарищей Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова, естественно — Ежова, в подготовке насильственного изменения государственного строя. Ужас охватывал «товарищей» от леденящей сердце информации и этот ужас заставлял их сбиваться в толпы и яриться, требуя смерти для тех, перед кем вчера еще преклонялись. Но сквозь вопли перепуганных соотечественников прорывался уверенный и непоколебимый голос отца народов, и всем вдруг становилось ясно, что не так страшен черт, как его малюют. «Нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении «и превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов и убийц», — успокаивал вождь, а коль так, то по барину, как говорят, говядина, по говядине вилка: «Этих господ придется громить и корчевать беспощадно как врагов рабочего класса и как изменников нашей Родины», Гениально, просто и недвусмысленно: громить — это в самый раз для толпы. «Громить!» — подхватывает блудливая пресса; «Выкорчевать остатки еще не разоблаченных врагов народа!»; «Нанести их контрреволюционным замыслам сокрушительный удар, разгромить их осиные гнезда!» — заголовки ее передовиц.

«Громить!» — вторит Генеральному секретарю Председатель Совета Народных Комиссаров. Кого громить? В первую очередь неустойчивых коммунистов, исключенных из партии во время чистки ее рядов, потому что «их вчерашние колебания перешли уже в акты вредительства, диверсий и шпионажа по сговору с фашистами и в их угоду», — подводит идеологическую и правовую базу товарищ Молотов.

Чтобы врага разгромить, уничтожить, его надо как минимум выявить, разоблачить. Каким образом? Очень просто! Достаточно внять призыву товарища Ежова, позвонить ему по собственной инициативе по телефону и сказать: «Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком». И все. Сигнал будет принят, остальное — дело техники. Это на уровне наркомата. Что касается периферии, то там еще проще: можно даже вскользь упомянуть фамилию неприятного вам человека в критическом выступлении где угодно — ее услышат, запомнят, включат в списки. Остальное — как в Центре. Был бы, как любили говаривать опытные чекисты, человек, а дело пришьется. И были звонки, и были выступления, и шились дела. И были письма-доносы. Много, в инстанции разных уровней. Писали доброжелатели на соседей, родственников и друзей, а сами прислушивались по ночам к гулким шагам на лестничной клетке, к сумасшедшему лаю собак и скрипу калиток в соседских подворьях. «Не за мной ли? Кажется, нет. Слава богу — пронесло». А днем обессиленные от страха и бессонницы доброжелатели, в свободное от стахановской работы время шли на митинги, слушали звенящие ненавистью призывы партийных пропагандистов и агитаторов, ударников и беспартийных большевиков, озвучивавших чужие ядовитые мысли, и вместе с массой-толпой орали в исступлении, требуя смерти, смерти, смерти! И казалось, не было у строителей светлого будущего иных забот, кроме как разоблачать, выкорчевывать, уничтожать.

В клубах, кинотеатрах, избах-читальнях крутили свежую кинохронику. Шуршали кинопроекторы, прокручивая киноленты, сменялись на экранах говорящие черно-белые изображения, зрителям внушалось: враги вокруг нас! Мы окружены врагами! Будьте бдительны!

Кадры кинохроники: огромная площадь, запруженная людьми, импровизированная трибуна. Один за другим на нее восходят ораторы. Резко жестикулируя, формируют общественное мнение. Выступает беспартийный большевик:

— Наша коммунистическая партия — всеми любимая, и наш великий вождь Иосиф Виссарионович Сталин, всеми любимый и ведущий нас от победы к победе… — короткая пауза и вдруг яростный взрыв, — не позволим отдать наших завоеваний!

Буря аплодисментов.

На трибуне грузин. Низкий лоб, густые сросшиеся на переносице брови, выпученные глаза:

— Троцкистской трижды проклятой банде может быть лишь один приговор — расстрел!

Грузина сменяет женщина с хмурым, изможденным, нервным лицом:

— Они пытались отнять у рабочего класса всего мира самое ценное, самое дорогое — нашего любимого, родного товарища Сталина. Никакой пощады врагам! Расстрелять всех до одного, как бешеных собак!

Ее одержимость вызывает у кинозрителей взрыв одобрения. Кто-то вскакивает с места, загораживая собой луч кинопроектора и, демонстрируя любовь и преданность вождю всех времен и народов, кричит, вздыбив руки под низкий потолок: «Да здравствует товарищ Сталин! Ур-ра-а-а!» Разношерстная публика, объединенная то ли страхом, то ли ненавистью, то ли великой любовью к великому человеку, в едином страстном порыве подхватывает боевой клич русского воинства и орет его троекратно, нервно и разноголосо. Выполнив свой гражданский долг, публика снова впивается глазами в мелькающий киноэкран, дрожа, сопереживая, злобствуя, восторгаясь и негодуя.