Владимир Мономах

После беседы с отцом Владимир вышел во двор терема и здесь столкнулся со своим двоюродным братом Олегом.

– Мономах! – удивленно воскликнул тот. – Ты ли это? Ты так возмужал, стал совсем взрослым!

– Братец, какими судьбами в Киеве, а не в своих владениях?

Они обнялись. Мономах с трудом узнал Олега, с которым когда-то в детстве дни проводил в играх и увеселениях. Как он вырос, каким статным и мужественным стал! Широкие плечи, узкий стан и смелый взгляд синих глаз говорили о том, что из прежнего отчаянного мальчишки вырос настоящий воин.

– Ну ты и вымахал! – с неподдельным восхищением говорил Мономах. – И силища у тебя неимоверная. Чуть не задушил в объятиях!

– Ты тоже окреп. Руки такие могучие! Наверно, не в одной битве приходилось помахать мечом?

– Случалось. Наша детская выучка пригодилась. Недаром нас обучали дядьки-наставники. Помнишь, до седьмого пота гоняли?

– Еще бы!.. И куда ты теперь?

– Да так, вышел прогуляться.

– Тогда я с тобой.

Они побродили по Киеву, а вечером пришли в великокняжеский дворец, где Святослав давал пир в честь своих дружинников. Просторная гридница была заполнена гостями, вперемежку с мужчинами сидели и женщины; восточные византийские обычаи еще не успели укорениться в древнерусском обществе, женщины продолжали пользоваться большой свободой.

Олег орлиным взглядом быстро осмотрел сидящих за длинными столами гостей, кивнул в сторону одной из девиц:

– Подсядем вон к той красавице!

Мономах переступил с ноги на ногу:

– Неудобно как-то. Она с дружинником сидит, о чем-то беседуют. Вдруг это жених и невеста?

У Олега в глазах сверкнул холодный огонек, который был хорошо знаком Владимиру с детства: он появлялся тогда, когда тому хотелось сделать что-то по-своему, вопреки всем.

– Плевать! Я сажусь между ними, а ты заходи с другой стороны!

И Олег решительно направился к столу, отодвинул парня от девушки и втиснулся в узкий промежуток. Не теряя времени, стал говорить ей что-то, сияя ослепительной улыбкой. Мономах пристроился с другой стороны, благо место было свободным.

Пир был в самом разгаре, произносились все новые и новые здравицы. За шумом Владимир не слышал, о чем беседуют Олег и девушка, но разговор у них был оживленным, видно, его другу удалось чем-то увлечь свою новую знакомую. Неожиданно она повернулась к Мономаху и спросила:

– И ты, князь, одобряешь византийского императора, который ослепил тысячи болгар? Это мы с Олегом обсуждаем сочинение греческого монаха Григория.

От внезапного вопроса Мономах чуть не поперхнулся едой, торопливо проговорил, едва вникнув в суть вопроса:

– Я бы так делать не стал.

– Мономах с детства боялся кого-либо обидеть, – тотчас проговорил Олег. – Он был нежным, как девушка, я над ним частенько подшучивал!

– А я бы не стала издеваться над добрыми людьми, – ответила девушка. – Значит, ты и есть Владимир Мономах? Я о тебе слышала от своего отца.

– А кто твой отец? – спросил Владимир.

– Боярин Ратибор. А меня зовут Белославой.

Взгляд ее больших голубых глаз был веселым и в то же время внимательным, вдумчивым, а лицо такое красивое, что ему, до сих пор обращавшемуся в мужском обществе, казалось почти неземным. К тому же он чувствовал, что она поняла его растерянность и может подшутить над ним, а этого он боялся больше всего и поэтому старался уйти от начатого разговора; достаточно, если с ней будет беседовать один Олег, а он посидит около них молча.

Он кивнул головой и уткнулся взглядом в чашку. Олег, уязвленный, что перестал быть в центре внимания, нетерпеливо вмешался в разговор:

– А мне вспомнился поход против половцев. Мой отец вывел из Чернигова трехтысячную рать и на реке Снови встретил двенадцать тысяч половцев. Вот была жаркая битва! Меня окружила туча степняков, я вертелся, как волчок, и все-таки мы сумели обратить их в бегство!

– О твоей храбрости, князь, мы много наслышаны, – с легкой улыбкой проговорила Белослава и снова задала вопрос Мономаху:

– А в войне с Польшей были горячие стычки?

– Нет, больших сражений не было. Основные войска короля ушли воевать против Чехии. Поляков осталось немного, мы их быстро прогнали.

– Ляхи – ерунда! Разве это вояки? Вот половцы на своих конях наносят такие стремительные удары! – вновь вмешался Олег.

– Я про войну разговоры не очень люблю. Это мужское дело. Давайте лучше про что-нибудь другое побеседуем.

В это время пришли музыканты и ударили во все инструменты.

– Прочь разговоры! – вскочил с места Олег. – Приглашаю тебя, боярыня, на пляску!

Они вошли в круг. Мономах невольно залюбовался красивой парой. Высокие, стройные, они выделялись среди гостей; шли рука об руку, обмениваясь улыбками.

Проводив их взглядом, Мономах подошел к великому князю. Святослав сидел развалившись в кресле и надменно разговаривал с окружавшими его князьями и боярами. Помнил Владимир своего дядю человеком деловитым, непоседливым, вечно куда-то спешащим. Правда, и тогда он был высокомерен, но этого редко кто избегал из князей: само положение обязывало. Но сейчас, сев на киевский престол, совершенно изменился Святослав: каждое движение его было со значением, будто двигался он с одной целью, чтобы показать свое величие окружающим, каждое слово не произносил, а изрекал, глядел больше перед собой или куда-то вдаль, а если кого-то награждал своим взглядом, то должны были ценить его, как особую заслугу.

– Появились, великий князь, в северных волостях одетые в звериные шкуры, лохматые волхвы и мутят народ, – почтительно склонившись к Святославу, говорил боярин Годомысл. – Сопровождают их три сотни людей, и по пути грабят они и разоряют имения. А народ, смущенный их речами, приводит к ним богатых женщин, и волхвы взрезывают им кожу за плечами и вынимают оттуда и жито, и мед, и рыбу.

– Брешешь ты, боярин, не может быть такого, – небрежно бросил Святослав. – Как это мед и рыба могут помещаться в спинах женщин?

– Может или не может, нам неведомо, но жители об этом судачат на каждом перекрестке, – настаивал боярин. – Мало того, кидаются они в житницы этих женщин, вскрывают их, насыщаются сами и насыщают своих близких.

– Хватать надо бесовских людей и на деревьях вешать! – стукнув кулаком по подлокотнику кресла, зло проговорил великий князь. – Распустили народ, вот он и буйствует. Куда смотрят воеводы и князья Белозерска, Ростова и Ярославля? Вот я ужо возьмусь за них, будут они у меня знать!

– Уму непостижимо, великий князь, – вмешался боярин Ростислав. – Сколько времени прошло, как Русь стала христианской, а по стране ходят языческие жрецы и мутят народ. Говорят подлинную чушь, а народ продолжает им верить! Ведь вот недавно в Киеве объявился волхв. Он вещал, что на пятое лето Днепр потечет вспять и земли переступят с места на место: Греческая земля встанет на место Русской, а Русская на место Греческой. Иные смеялись, но многие слушали его и смущались душою.

– И что с этим волхвом? Схватили, выпороли прилюдно на торговой площади?

– Пока собирались, сгинул кудесник, как в воду канул.

Не очень удивился Мономах услышанному. Знал, что в отдаленных землях крепко держалась языческая вера, не расставался народ с поверьями. Видел он это, проезжая по землям и Ростовского, и Смоленского, и Владимирского княжеств, да и в Киеве было немногим лучше.

В гриднице становилось душновато. Хотелось на свежий воздух, и Владимир вышел на крыльцо. Солнце только село, небо в той стороне было такого нежного светло-зеленого цвета, что хотелось глядеться в него, не отрываясь. И он стоял и смотрел, ни о чем не думая. На душе было хорошо и спокойно.

– Князь мыслит о великом и вечном, – проговорил шутливый голос сзади, и, оглянувшись, Мономах увидел Белославу. Она стояла у двери, густые светлые волосы волнами падали ей на плечи, щеки разрумянились, а глаза лучились тем таинственным светом, который еще раньше, за столом, смутил его. Ожидая, что следом выйдет Олег, он ответил, трогаясь с места: