Победные трубы Майванда. Историческое повествование

Одну из стен огромного кабинета составляло итальянское окно, еще закрытое до прихода хозяина. Его тщательно протертые стекла создавали полную иллюзию отсутствия какого бы то ни было препятствия между письменным столом и лесистыми холмами, которые как бы громоздились друг на друга, уходя в неведомую даль. Комната, как и весь дом, была пропитана смолистым ароматом, какой издавали могучие сосны. Литтон поудобнее устроился в кресле, придвинул чернильницу, ящичек с заготовленными перьями и стопку чистой бумаги.

Лорд Литтон.

Боже, как давно это было! Ровно двадцать лет назад вышел его томик лирических стихов. Назывался он «Путник». Автор и впрямь был путником по характеру и привычкам. Он побывал к тому времени в Вашингтоне и Флоренции, Гааге и Вене. Служил там в посольствах. Путник по жизни… С тех пор повидал немало и других интереснейших мест — Копенгаген и Афины, Мадрид и Париж. Наконец, остававшаяся для многих неведомой легендарная Индия, почти полным властелином которой он отныне является. Не настал ли снова час творческого вдохновения?

Но сосредоточиться не удавалось. Муза явно не желала посещать вице-короля. Он писал и зачеркивал. Снова что-то писал и снова зачеркивал. Комкал бумагу и бросал не глядя. Под стол, на устилавший пол ковер. Пришло на ум старинное изречение: избыток ощущений гасит мысль. Литтон резко отодвинул кресло, с досадой встал из-за стола.

Над диваном висело широкое, во всю стену, зеркало, еще более увеличивающее комнату. В нем отразилось благородное лицо барона, оттененное густыми, пепельного цвета волнистыми волосами. Борода и усы обрамляли небольшой рот. Правильной формы нос и грустные, выразительные глаза придавали лицу особое обаяние. Лорд Литтон был красив и знал это. А налет романтичности, кажется вновь входивший в моду в определенных кругах английского общества, еще более подчеркивал его привлекательность. Этой же цели служила и манера одеваться. Куртки, блузы, всевозможные шарфы и галстуки должны были подчеркивать, что перед вами не только государственный муж, вершитель судеб народов, населяющих крупнейшую колонию Британской империи, но человек искусства, артист.

Приподнятое настроение барона внезапно сникло, когда он выглянул в окно. Так и есть! Сколько раз нужно приказывать, чтобы они не попадались на глаза?!

Литтон хлопнул в ладоши. В дверях появился Фрэнсис.

— Когда это кончится?

— Что именно, милорд?

— Когда эти болваны перестанут портить мне вид на Гималаи! — вице-король указал на двух часовых в красных мундирах и синих брюках, стоявших у ворот его усадьбы, и еще двоих, разместившихся на ближайшем холме.

— Они охраняют вас, милорд.

— Здесь, в этой глухой Симле! От кого? Ни секунды я не могу побыть один. Даже в собственном доме. Стоит выйти в коридор, как десяток джемадаров вытягиваются перед тобой в струнку. Стоит попытаться тайком выбраться через заднюю дверь, как взявшиеся неведомо откуда полтора десятка двуногих созданий в самых ярких одеждах пристраиваются в хвост. Мало того, что дом полон всевозможных членов различных советов и писарей…

Барон умолк, уловив на лице вышколенного слуги выражение недоумения и покорности: разве в этом моя вина?

— Хорошо, Фрэнсис. Можете идти.

— Слушаюсь, милорд.

Литтон попытался вернуть себе творческое настроение, но сегодня это решительно не удавалось. Видимо, индийские мотивы еще недостаточно глубоко проникли в его сознание, чтобы можно было отобразить их в поэме легко и вдохновенно. Поэтому он даже обрадовался, когда у двери появился слуга.

— Полковник Колли, милорд.

На мгновение у вице-короля мелькнула мысль, что не мешало бы переодеться для приема своего военного секретаря. Но к чему? Колли не хуже Фрэнсиса знает о его пренебрежении к этикету. Не удивится он и халату.

— Только возьмешься за перо, чтобы написать что-нибудь путное… — проворчал он, как бы оправдываясь перед самим собой. — Пригласите полковника!

— Он не один, милорд.

— Надеюсь, с ним не дама? Это было бы трагично.

— Нет, милорд. Какой-то офицер.

— Слава создателю! Пусть войдут.

В комнате появились два офицера. Старшего из них никак нельзя было назвать красивым. Но внимание привлекал настойчивый взгляд умных темных глаз, крутые брови, правая из которых была слегка приподнята. Бледность его аскетического лица еще более подчеркивалась густыми черными волосами, отступавшими надо лбом. Все в его лице казалось вытянутым, в том числе и нос. На безупречном мундире красовались планки нескольких орденов. Это был любимец Литтона Джордж Колли. Этому воспитаннику колледжа Генерального штаба прочили большое будущее. Вице-король особенно ценил его за «стратегическое мышление», как он выражался, и оба они сетовали на то, что до сих пор не представилась возможность проявить это качество по-настоящему.

Другой офицер, в чине капитана, также не был красавцем; взглянув на него, барон подумал, что если в нем и текла английская кровь, то в таком мизерном количестве, что на его облике это сказалось слабо. В лице капитана было что-то от романских народов: выпуклые глаза, нос с горбинкой, кожа более смуглая, чем у Колли, несмотря на индийский загар полковника. Вице-король успел отметить и некоторую порывистость движений, не свойственную чопорным британцам.

На вид незнакомцу было лет тридцать пять. Темно-рыжая бородка и усы начинали седеть и оттого казались слегка припудренными. Карие глаза под высоким лбом цепко вглядывались в собеседника. Лысеющая голова резко сужалась книзу, и Литтон тут же отметил ее сходство не то с редиской, не то с клином.

Колли выступил вперед:

— Милорд, позвольте представить прибывшего по вашему распоряжению капитана Каваньяри.

— А, вот вы какой, — с неподдельным интересом воскликнул вице-король, протягивая руку вытянувшемуся офицеру. — Прошу садиться, господа. Нам есть о чем поговорить. Не обращайте внимания на окружающий нас хаос — это плоды моего безуспешного творческого порыва.

Офицеры разместились в креслах, которые придвинул к столу тут же удалившийся слуга.

— Ну, капитан, как ваши дела? — обратился хозяин кабинета к Каваньяри и рукой пресек намерение того встать для ответа. — Сидите, пожалуйста, у нас здесь дружеская беседа.

— Вы спросили о моих делах, милорд? — брови капитана приподнялись дугой, придавая ему удивленный вид. — Я исполнял обязанности пограничного комиссара в Кохате. Теперь получил назначение в Пешавар. Хотя на ту же роль, но понимаю, что это повышение. И весьма значительное. Кохат — дыра…

Офицер усмехнулся и продолжал:

— А Пешавар — наша основная база на важном стратегическом направлении. До меня этот пост занимали такие выдающиеся деятели, как Фредерик Макесон и Герберт Эдвардс… Так что дела у меня превосходные.

— И вас не смущает то обстоятельство, что Макесона какой-то фанатик проткнул ножом на веранде его собственного дома в том же Пешаваре? И, простите, кажется, именно в вашем возрасте.

— Нет, милорд. Я предпочитаю думать о славной судьбе Эдвардса, дослужившегося до генеральского чина.

Литтон широко улыбнулся, переглянувшись с Колли:

— Ну и прекрасно! Я рад, что нам с полковником Колли пришла в голову мысль осуществить такое перемещение. И знаете, чему вы обязаны? Своему имени.

Капитан бросил на Литтона недоуменный взгляд. Барон обладал блестящей памятью и не без гордости любил это демонстрировать.

— Я выражаюсь туманно? Сейчас поясню. Мне известно, что вы происходите из древнего пармского рода, что ваш отец, генерал граф Каваньяри, служил у нашего непримиримого врага Наполеона Бонапарта и был его страстным почитателем. Что ваша мать — ирландка. Что родились вы во Франции, но воспитывались и учились в Англии, окончили Аддискомбское военное училище, а затем поступили на службу в Ост-Индскую компанию. Что вы натурализованы в Англии. Я нигде не отступил от истины?