Голова королевы. Том 2

При дворе Марии Стюарт все переменилось. Вместо мрачного стража, нашептывавшего королеве свои подозрения, в ее аванзале толпились французские кавалеры, посланники кардинала Лотарингского, чтобы окружать своим поклонением победоносную государыню. Вместо выслушивания угроз Мюррея Мария диктовала теперь свои приказы секретарю Давиду Риччио, который смотрел на высокую повелительницу с безграничным обожанием и был готов отдать жизнь в угоду ее малейшей прихоти. При королеве неотлучно находился ее старинный друг и советник лорд Мелвил. Он внушал Марии, что государственная мудрость требует милосердия к мятежным лордам, но французские послы склоняли ее к строгости.

Мария прошла в своей кабинет, чтобы посоветоваться с Риччио.

— Вы преданы мне, — сказала она, — вы понимаете мое сердце, вы видели, что я выстрадала, какой подадите вы мне совет?

Секретарь бросился к ее ногам, его лицо горело, это доверие наполняло его блаженством. Вместо ответа он подал ей письмо, вынутое им из нагрудного кармана, и приложенное к нему золотое кольцо с бриллиантами.

Королева взяла письмо, но прежде, чем его распечатать, рассмотрела перстень.

— Это — вещь лорда Мюррея! — узнала она, и ее лоб мрачно нахмурился, а во взгляде, устремленном на итальянца, мелькнула подозрительность. — Что это значит?

— Соизвольте прочесть письмо, Ваше величество!

Королева поспешно прочла эти строки послания, и в ее чертах отразились триумф и злорадство. Письмо содержало в себе просьбу Мюррея к итальянцу расположить королеву к примирению. Джэмс Стюарт обещал ему за это свою дружбу и покровительство, когда снова войдет в силу при дворе, что должно было непременно случиться, так как Мария вскоре возненавидит Дарнлея больше, чем его, и тогда раскается, что пожертвовала братом ради этого болвана и не послушалась братского совета.

«Ей понадобится опора, — говорилось в конце послания, — а я могу послужить ей теперь поддержкой в чем угодно, потому что успехи, достигнутые ею, убедили меня, что я судил о ней до сих пор неправильно. Почему не обнаружила она раньше своей твердой решимости, смелой отваги, энергичной воли? Тогда я служил бы ей мечом и носил бы ее знамя!»

— Зачем вы долго скрывали от меня это письмо? — строго спросила королева. — Вы хотели заручиться дружбой Мюррея на тот случай, если бы я помиловала его?

— Ваше величество, — ответил Риччио, — у меня нет друзей, мне не нужны покровители, однако я ищу их, ищу доверия ваших приближенных, чтобы иметь возможность защитить вас от измены. О вас одной думаю я. Для меня нет ничего священного, кроме вашего благополучия.

— И тем не менее вы таили от меня это послание мятежника?

— Ваше величество, если бы вы не потребовали моего совета, то я никогда не показал бы вам это письмо, оно не имело бы значения, если бы вы осудили лорда Мюррея, но если бы он попал к вам в милость, то это послание сделало бы меня его поверенным, и я оставил бы его в том заблуждении, что он обязан именно мне своим помилованием! Я сделал бы это, чтобы приобрести его доверие и дознаться, искренне ли он раскаивается, или же замышляет новую измену.

— Ну а зачем тогда вы сейчас дали мне это письмо?

— Затем, что я не мог подать совет, не показав вам, какие пути избирает лорд Мюррей, чтобы добиться помилования.

— Я доверяю вам, Риччио, но не люблю, когда кто-нибудь подвергает опасному испытанию мое доверие. Будь это письмо найдено при вас другими, кто поверил бы вам, что вы не имели намерения принять сделанное вам предложение?

— Вы, вы! — пылко воскликнул Риччио. — Ведь вы должны чувствовать, что я, человек, поднятый вами из праха, осыпанный вашими милостями и щедротами, не могу изменить вам. А если бы вы усомнились, то я сказал бы вам одно слово, которое привело бы меня, пожалуй, на эшафот, не доказало бы вам мою невиновность.

— Вы возбуждаете мое любопытство. Хотелось бы мне знать, что это за слово!

— Не требуйте этого!… Или, впрочем, требуйте! Терзание, переживаемое мною, — та же пытка.

— Я приказываю вам говорить… Или нет, я прошу! — ласково улыбнулась Мария. — Я хотела бы, Риччио, видеть вас насквозь. Я питала бы к вам безусловное доверие, если бы заглянула в ваше сердце и узнала тот смертный грех, который, по вашим словам, способен довести вас до эшафота.

— Вы приказываете мне говорить — и я повинуюсь. Я был поверенным Кастеляра, знал о его пламенной любви и, пожалуй, был единственным человеком, не осуждавшим его… кроме вас!

— Кроме меня! — прошептала Мария с нескрываемой скорбью, но явно озадаченная. — Вот эта рука подписала его смертный приговор!

— Это сделала королева, но ее сердце было тут ни при чем. Вы как королева, должны были карать там, где ваше сердце женщины чувствовало сожаление и прощало, Боскозель любил со всем пылом мужчины, нашедшего в вас идеал женщины, но забыл, что вы — королева; мало того, он забыл, что мужчине, который любит государыню, не дозволено питать никаких надежд. Между тем Боскозель требовал вашей благосклонной улыбки и вообразил, что солнце принадлежит ему, потому что оно светило ему! Ваше величество! Идя на смерть, он сказал мне, что вы — женщина, которая может любить и требовать любви, и что тот будет счастлив, кто победит вас и у кого хватит мужества отважиться на все. Ваше величество, я обожал вас, как мое солнце. Принцы и короли домогались вашей руки, а я, я, жалкий Давид Риччио, расстраивал все их интриги. Прикажите обезглавить меня, как Кастеляра! Я также был изменником. Я решил, что вы не должны быть несчастной из-за того, что вы — королева, и не должны быть проданы каким-то там Мюрреем. Но когда я увидел, что лорд Дарнлей покорил ваше сердце, я протянул ему руку, сделался его поверенным и блаженствовал с растерзанным, окровавленным сердцем. Потому что вам предстояло сделаться счастливой, ваше величество, а ради этого я вытерпел бы все муки ада. Мне удалось провести Сэррея и лорда Лейстера, я обманул Мюррея, я бодрствовал над лордом Дарнлеем, я был секретарем вашего сердца и знал, что делал, когда вел вашу переписку с католическими лордами. Теперь вы знаете все, так же как и то, что часть вины лежит на мне, если вы сделались несчастной. Я догадываюсь, что Дарнлей не составил вашего счастья, и сужу об этом единственно по тому, что он не смеет больше смотреть мне прямо в глаза. Теперь же я узнаю это от вас самих: если вы призовете обратно Мюррея, значит, Дарнлей виновен, если же вы осудите вашего брата, тогда велите казнить и меня за то, что я осмелился обвинять человека, любимого вами!

Сначала Мария слушала Риччио с возрастающим любопытством, и ее душу обуревали различные чувства. С ужасом видела она безумную любовь в сердце Риччио, но потом была растрогана до слез его самоотверженной преданностью и, погрузившись в тихую мечтательность, долго сидела неподвижно, не замечая, что итальянец умолк.

— Риччио, — внезапно произнесла она и протянула руку стоявшему на коленях секретарю, — вы — истинный друг, настоящий поверенный моего сердца. Да, я надеялась, что снова могу сделаться счастливой, я нарушила верность умершему супругу и жестоко расплачиваюсь за это. Но я заслужила свою кару и хочу терпеливо нести ее. Мятежник не должен торжествовать, парламент будет судить его.

— А если Мюррей согласится подчиниться, если вам, путем милосердия и великодушия, удастся примирить все партии, чтобы и ваш супруг не нашел ни одной, на которую он мог бы опереться, если бы вздумал пойти против вас?

Оторопевшая Мария воскликнула:

— Ах, ваша подозрительность заходит так далеко… я не думала.

— Она идет еще дальше, потому что я беспокоюсь за вас. Дарнлей домогается короны.

— Но никогда не получит ее от меня! Однако я не хочу сомневаться в нем… Горе ему, если это когда-нибудь произойдет, если он оскорбит королеву, как осмеливается оскорблять женщину. Будьте бдительны, Риччио, наблюдайте за всеми и не бойтесь говорить мне все. Если Дарнлей коротко сблизился с вами еще до брака со мною, то пусть остерегается этого теперь, чтобы вы не сделались его обвинителем после того, как я узнала, что он лицемерил. Горе Дарнлею, если он забудется перед мной как королевой!