Царские врата

— Ты бы написала его портрет, — подзадорил ее я. — По-моему, очень колоритное лицо. Иноческое.

— Мне оно не интересно, — ответила она. — И все, хватит! Я же сказала.

Некоторое время мы молчали, даже не смотрели друг на друга. За окном продребезжал трамвай. Мы живем в Сокольниках, рядом лес, район тихий.

— Ну а моя физиономия? — сказал, наконец, я. — Почему меня ты не увековечишь в своем творчестве? Брат все же.

— У тебя стандартное лицо глупого мальчишки, — язвительно ответила Женя. — Без особых признаков внутреннего страдания или сжигающих душу страстей. Зацепиться не за что. Ты, Николаша, сперва пострадай, как следует, а там поглядим.

— Понимаю, — сказал я. — Влюбиться, что ли?

— Хотя бы.

Она не знала, я не говорил ей о том, что есть существо, которое… словом, о котором я много думал последнее время и… Но я еще сам не разобрался в своих ощущениях. Когда пойму, тогда, конечно, сестре-то и исповедуюсь в первую очередь. Хотя боюсь, что существо это моей строгой Жене не понравилось бы. Сестра вообще принадлежит к другому поколению, а если говорить более жестче — то и к другой эпохе. Все-таки, сознание ее сформировалось еще при том, прежнем режиме. Она успела увидеть другую жизнь, всякую там пионерско-комсомольскую. И при всей своей внутренней независимости все равно почерпала ложкой из общего котла. Хороший там был суп или плохой — не важно. Точно так же, как и Павел, Я же почти сразу очутился там, где мы все сейчас и находимся. Мне не пришлось перешагивать рубеж, как Жене и Павлу. А всего-то восемь лет разницы. Целее море. Ладно, сестра молодая женщина, она не забивает свою голову политикой, она делает свое дело — и хорошо. Она востребована. У Павла тоже путь, который лежит вне времени и вне эпох. А каково старикам, каково было моему отцу? При мысли о нем у меня у меня всегда щемит сердце. И дрожат руки. Я даже расплескал чай, когда ставил на стол чашку.

— Ты что? — спросила сестра. Она очень чутко улавливает мое настроение. Будто читает мысли. — Когда был у отца?

— На прошлой неделе.

— Узнал?

Я молча кивнул головой. Да, узнал. Пока он еще меня узнает. Женю уже нет. Вновь продребезжал трамвай. В этих звуках было столько горького и сладостного, они как бы возвращали меня в мое детство, где все мы в семье были счастливы. И я подумал о том, что, наверное, хотел бы остаться там, в детстве, ребенком, чтобы время остановилось.

— Ну-ну! — сказала Евгения. — Что-то ты совсем загрустил. Ничего, завтра приедет твой Павел…

В это время раздался звонок в дверь.

— Кого еще черти носят? — проворчала сестра.

Я пошел открывать. На пороге стоял Миша Заболотный. Признаться, меня в его поведении и внешности многое раздражало. Я не мог понять, как это человек, готовящийся к церковному поприщу, проучившийся пару лет в семинарии, бывший послушником в одном из монастырей, может себя так вести, так одеваться. Вот уж полное отличие от аскетического Павла. Заболотный носил изящные дорогие вещи, кожаный пиджак, лакирование туфли — все темного, монашеского цвета, к поясу был приторочен сотовый телефон, на пальцах — колечки, а парфюмерией от него разило так, что хоть отворачивайся. У него были круглые кошачьи глаза, желтоватого цвета, полноватое лицо, крепкие белые зубы, узкие плечики. Не скажешь, что воевал в Чечне вместе с Павлом. Может быть, писарем, в штабе? Он был постоянно в курсе всех церковных новостей: куда кого в какую епархию назначили, кого сняли, кто в чем-то оплошал и вообще — какие ветры дуют в Патриархии. Язык у него был бойкий, слух отменный. Я его знал с детства, поэтому не слишком-то церемонился.

— Павел завтра приезжает, телеграмма пришла, — сказал я, пропуская братца в квартиру.

— Отлично! — потер он руки. — Заварим кашу.

— Какую кашу? — чуть не рассердился я. — Повар, что ли, к нам едет? Чего ты мелешь?

— Ну, я так, вообще. Каждый приезд Павла для меня праздник. Как глоток чистой воды. Как свежий ветер.

— Опять врешь. Ты всегда какую-нибудь выгоду ищешь. Не зря про «кашу» упомянул. Тебе она всюду мерещится.

— А вот и нет.

Мы уже прошли на кухню, к Жене. Гость потянулся к печенью. Он любил сладкое. Сестра положила ему в чашку сразу несколько ложек сахара. Посмотрела на него своим «фирменным» взглядом.

— Ну, рассказывай… — насмешливо произнесла она.

— Позавчера обокрали настоятеля одной церкви. Имя называть не буду, — охотно начал Миша. — Скажу только, что это тот, который по литру в день выпивает. Так вот, вытащили у него из подушки двадцать тысяч долларов. Каково? И ведь кто-то из своих, из братии. Я так думаю, что дело это получит широкую огласку. У них вообще в приходе не чисто. Мне одна прихожанка рассказывала…

— Слушать тебя противно, — перебил его я. — Все-то ты врешь. А если и правда, то что сор из избы нести?

— Ты только с этим пожаловал? — спросила Евгения.

Братец откинулся на спинку стула, потрогал свои кошачьи усики. Ему, кажется, даже было приятно, что я злюсь. А для сестры у него был приготовлен «сюрприз». Это было видно по тому, как он довольно щурился.

— Я, собственно, не один, — сказал он небрежно. — Я тут человека захватил. Там он, внизу, в машине.

— Какого человека? — насторожилась сестра. Миша лукаво подмигнул и тихо засмеялся. Я, кажется, начал догадываться — что это за «человек» в машине.

— Я тут вроде посла, — продолжил Миша. — Миссия, на меня возложенная, имеет к вам, Евгения Федоровна, самое прямое отношение. А равно и к Николаю Федоровичу. Имею цель сделать вам предложение… впрочем, я всего лишь посредник. Мост, так сказать, туннель.

— Да говори ты толком! — возмутилась сестра.

Я вышел на балкон и посмотрел вниз, на улицу. Там стоял белый «мерседес» Бориса Львовича, бывшего мужа Жени. Да и сам он прохаживался возле машины, поглядывая на наши окна. Завидев меня, он помахал рукой. Я ответил тем же… Вот, значит, кто тут послов рассылает. Я лично к Борису Львовичу, в отличие от сестры, никаких неприятных чувств не испытывал. И почему они разошлись — не могу понять до сих пор. Нормальный мужчина, с благообразной внешностью, борода с проседью, черные, как смоль волосы. Ну, старше Евгении на десяток лет, так разве это проблема? Он занимался каким-то там торговым бизнесом, преуспевал, имел совместные предприятия. Но ведь не уехал же из России в свою землю обетованную, напротив, всегда подчеркивал, что его родина — здесь. Принял Православие и стал до того фанатичным верующим, что не пропускал ни одного церковного праздника, всегда постился, ездил в Лавру, имел там духовника. А главное, продолжал до сих пор любить Женю. Она вышла за него замуж рано, лет в девятнадцать, я в то время был еще ребенком, а по прошествии трех лет развелась. Без видимых причин. Мы все считали это просто женской блажью. Поскольку внешне отношения у них были самые превосходные. Борис Львович вначале куда-то исчез с нашего горизонта, вроде бы, опять женился да неудачно, а года два назад снова проявился. Наверное, Евгения для него значила слишком много, не вытравишь из сердца. И чем она его околдовала?

Я вернулся на кухню, где застал их обоих, чуть ли не орущих друг на друга. Глаза у Жени пылали, румянец разошелся по щекам еще больше. Миша ходил из угла в угол.

— Ты можешь его хотя бы выслушать? — прокричал он.

— Не хочу! — отвечала она. — Не буду!

— Нет, правда, — вмешался я. — Почему бы вам не поговорить по-человечески? Что от этого изменится?

— И ты туда же? — Женя окинула меня таким взглядом, словно кольнула булавкой. — Спелись?

— Он ждет, — напомнил Миша. — Ты поступаешь не по-христиански. К тому же, он действительно предлагает реальные вещи.

— А ты, Мишутка, за комиссионные стараешься или как? — спросила сестра.

— Эх, Женя, Женя!.. — Заболотный сделал вид, что обиделся.

— Я сбегаю, позову его? — предложил я. Сестра вновь посмотрела на меня долгим взглядом и вдруг усмехнулась.

— Ладно, зови, — спокойным голосом сказала она.