Владимир Мономах

О башне, где царь Давид играл на кифаре и сочинил Псалтирь, епископ рассказывал так:

— Ещё я видел башню Давидову, огромную, четырёхугольную, наполненную житом на случай войны. В неё никого не пускают из чужестранцев, и тогда тоже не разрешили путникам подняться по ступеням, а мне и Издеславу Ивановичу всё показали…

В те дни в Палестине происходили сражения между латынянами и сарацинами, но Даниила хранил бог, и ему не сделали вреда ни король Балдуин, ни сарацинские эмиры.

Паломник рассказал также о Голгофе, о страшной дороге к Иордану, где разбойники нападают на беззащитных путников и снимают с них одежды. В той области лежит Мёртвое море, в воде которого не может жить никакая рыба, и далеко простирается пустыня, раскалённая, как пещь огненная. Люди пользуются там дождевою водой.

Мстислав, любитель книжного чтения, выразил сожаление, что ему не пришлось увидеть всё это своими собственными глазами. Но Даниил утешил его:

— В Иерусалиме я поставил лампаду за всех русских князей и Русскую землю…

После обеда Мономах беседовал со своим старшим сыном Мстиславом. Уже было решено, что он примет стольный град и будет братьям вместо отца. Но Мстислав был печален.

— Не предавайся скорби, — сказал ему Мономах, — все люди смертны.

Он видел, что сын с грустью смотрит на его измождённые черты.

Но у Мстислава были и другие огорчения. На днях, когда он вернулся с охоты на вепря, евнух стал шептать ему, что молодая княгиня, пользуясь отсутствием супруга, принимает у себя тиуна Прохора Васильевича и проводит с ним время наедине.

Князь кусал губы. Первая жена его, по имени Христина, уже давно умерла. Потом князь женился на дочери новгородского тысяцкого. Эта молодая женщина была полна любовного огня и любопытства к жизни.

Евнух соблазнял его, как сатана:

— Если поднимешься тотчас в терем, то сам увидишь и убедишься, что я не лгу тебе.

Мстислав сказал ему в гневе:

— Молчи, раб! Разве ты не помнишь, как мы жили в совершенной любви с княгиней Христиной? Я тогда был молод и нередко посещал чужих жён. И всё-таки она любезно принимала их, делая вид, что ей ничего не известно, и тем сыскала у меня ещё большую любовь. Ныне же я старею, и попечение о государстве не позволяет мне думать о любовных утехах. Княгиня же молода, ей хочется повеселиться, и женщина всегда может допустить неблаговидное, если выпьет вина. Но мне ли остерегать её от греха? Довольно и того, что никто об этом не знает и не говорит. Советую и тебе держать язык за зубами, если не хочешь, чтобы княгиня погубила тебя. Теперь ступай от меня!

Евнух ушёл с обидой в сердце.

Впрочем, впоследствии он узнал, что Мстислав, обвинив бедного Прохора в грабеже людей, подлежавших его суду, всё-таки сослал его в Полоцк, где этот красавец и умер в заточении, вспоминая пламенные ласки молодой княгини.

В тот день Мономах обсуждал с Мстиславом также греческие дела. Мономах знал, что русского князя не любят в царьградских дворцах, невзирая на то, что в его жилах течёт царская кровь. Мстислав не раз говорил ему с весёлой улыбкой:

— Ты правду говоришь, что патриарх не объявит тебя святым.

Мономах лицемерно отмахивался обеими руками, хотя в душе считал, что лестно было бы получить венец святости. Но какие мучения он претерпел?

— Как быть мне святым с моими прегрешениями! — вздохнул старый князь.

Впрочем, главная задача заключалась в том, чтобы обдумать, как впредь поступать в греческом вопросе и чего держаться в переговорах с ними. Беседа была тайная, никто не присутствовал на ней, кроме Мономаха и его сына, а у дверей стоял на страже Кунгуй.

Старый князь имел возможность побеседовать в те дни и с одним иверийским монахом, от которого получил весьма ценные сведения о том, что происходит в жребии Симове. Положив руки на подлокотники, Мономах мысленным взором окидывал огромные пространства своих земель. На Руси стояла тишина. Как будто бы нигде на границах непосредственной опасности уже не грозило. С Литвой и ляхами установилась дружба после всяких нелепых недоразумений. Он предпочитал жить с соседями в мире и не проливать напрасно драгоценную христианскую кровь. Что можно доказать мечом? Только то, что одно войско сильнее другого, но во время войн обильно льются материнские слёзы и погибают нивы, растоптанные вражескими конями. Половецкая степь тоже не грозила страшными бедствиями, как часто случалось в прежние года. Мономах загнал хана Атрока за Железные врата, а его брат Сырчан перешёл на мирную жизнь и благодушно ловил рыбу в тихом Дону, не помышляя больше о набегах на Русь. Он знал, что стоит только ему появиться на путях, ведущих в Переяславскую землю, — и тотчас перед ним, как буря, вырастет русская конница, бряцая оружием. Лучше ловить щук в донских затонах и по вечерам слушать певца Орева, прославлявшего победы предков, чем подставлять свою голову под страшный русский меч…

В Иверии в те дни правил царь Давид, прозванный за свою деятельность Строителем. Он женился на добродетельной Гурандухт, дочери половецкого хана Атрока, и всё внимание направил на борьбу с сельджуками, наводнившими страну. Зная о воинских достоинствах кипчаков, как иверийцы называли половцев, он позвал всю их орду, во главе со своим тестем, к себе на службу. Необходимо было устроить так, чтобы половцев пропустили беспрепятственно через свои земли воинственные осетины. Для этого сам Давид отправился в Осетию. Атрок и осетинские князья обменялись заложниками, и таким образом были открыты для орды все горные перевалы. По этой безопасной дороге Давид привёл в Иверию многочисленную кипчакскую конницу. По словам книжников, всего пришло, не считая женщин и детей, сорок тысяч человек. Каждый воин получил коня, оружие и надел земли. Из кипчаков был также составлен отряд царских телохранителей в количестве пяти тысяч всадников.

Мономаху уже сообщали об этом в своё время. Но он сказал:

— Что мне до того? Знаю, что Давид никогда не пошлёт половцев против меня, а я не пошлю воинов против него…

Так как старый князь очень любил беседовать с чужестранцами и путниками, приходившими в русские пределы, то он обрадовался, когда узнал, что в монастыре случайно оказался, на пути из Чернигова в Переяславль, некий иверийский монах, и тотчас послал за ним, чтобы послушать о подвигах Давида и о судьбе хана Атрока.

44

Владимир Мономах в день приезда в монастырь опять почувствовал себя плохо и с печальной улыбкой отвечал на приветствие игумена и монахов:

— Благодарю твоё благоумие и вас, братия!

Душой его овладевало постепенно стариковское равнодушие. Как будто бы и не было в его жизни ни встреч с женщинами, ни конных сражений в далёких половецких полях, ни удачных ловов, когда бодрые крики кличан наполняли шумом благоуханные дубравы. Только при воспоминании о Гите его сердце сжималось. Иногда он выходил из келий и смотрел на монастырскую церковь. Они строили её вместе с Гитой. Из Новгорода приехал зодчий Пётр, строитель многих новгородских монастырей и храмов, уже старик, но ещё обладавший ясным умом и даром воображения. У молодой княгини блистали глаза, когда он широкими движениями рук рисовал в воздухе своды и купол здания. Дочери короля, воздвигшего на английской земле Вальтам, было приятно, что и она оставит после себя храм, который на много лет переживёт её.

Строитель Пётр явился с двумя своими учениками. Все трое оказались новгородцами, хотя по внешнему виду и одежде ничем не отличались от киевлян или переяславцев. Тот же пробор посреди головы, подстриженные по-христиански бороды — у Петра седая, у его учеников русые; у всех трёх длинные рубахи, кожаные сапоги. Но после первых же слов Мономаху стало ясно, что это не обычные люди, с какими встречаешься на торжище или даже в церкви, а знающие строительную тайну. Иногда строители говорили между собой на понятном только для них языке.

Мономах хорошо запомнил то раннее утро, когда они приехали с Гитой в монастырь. У ворот дубовой ограды их уже поджидали зодчие и монахи.