Драгоценнее многих

я лучше остальных. Лихорадка тронула их слабее, раны были почти не воспалены. Правда, края ран сохраняли синюшный оттенок, но так ведет себя любая разможженная рана. Но куда, в таком случае, делся яд? Ведь не может быть, чтобы десятки ученейших медиков со времен Иеронима Бруншвига находились в плену чудовищного призрака!

Паре не мог объяснить увиденной и не знал, что предпринять. Посылать людей в Ним за маслом? Ведь и остальным через три дня надо повторять выжигание… Или оставить все как есть? Главное, ему не с кем было посоветоваться, и без того Дубле жаловался, что Паре снова лечит пленных. Если он узнает, что из-за преступной доброты у Амбруаза не хватило лекарств, то оправдаться перед Монтежаном будет трудно – обедневший граф был довольно неудобным благодетелем, к тому же, Паре слишком откровенно манкировал своей основной обязанностью – следить за шевелюрой и бородой полковника.

Впрочем, Монтежану было не до госпитальных дел. До лагеря дошли вести, что готовится наступление, и что король обещал командующему пехотными частями провансальской армии полковнику Монтежану почетный и доходный пост военного губернатора будущей провинции Пьемонт.

Вечером в лагерь подошло подкрепление. Роту конных мушкетеров вели сеньор Поль де Сер и граф Танд, однако, впереди колонны развевалось голубое с серебряной лентой и цветами львиного зева знамя рода дю Белле. Младший из братьев – Мартин дю Белле второй месяц не слезал с коня, гоняясь за отступающим к Альпам неприятелем.

Рядом с молодым маркизом, цепко сидя на косматой татарской лошадке, ехал обряженный в лиловую рясу монах. Лицо его, по-крестьянски обветренное, с кустистой бородой и живыми серыми глазами сразу привлекло внимание Паре. За мужицкой внешностью угадывался образованный ум, так что Паре не удивился, встретив вскоре незнакомца возле своей палатки.

– Salve, amice! – произнес монах латинское приветствие.

Лицо Паре залила краска, и он, чтобы скрыть смущение, сказал, нарочито подчеркивая бретонский говор:

– Домине, прошу меня простить, я не знаю языков.

– Мне указали на вас, как на врача… – удивился монах.

– Я цирюльник сеньора Монтежана, – смиренно ответил Паре, – людей же сведущих в медицине в лагере нет.

– Друг, – сказал монах, – это я должен просить прощения. Знание Теодолета и иных грамматик, конечно, не бывает лишним, но все же, медицина и риторика – две разных науки. Вы хороший медик, потому что сумели на пустом месте сделать отличный лазарет. Мне бы хотелось осмотреть его. Мое имя Франсуа Рабле, я врач, секретарь, а порой и исповедник всех пяти дю Белле.

Так вот значит, каков Франсуа Рабле, человек, анекдоты о котором рассказывает вся Франция!

Растерявшийся Паре сделал приглашающий жест и молча пошел следом, не представляя, о чем говорить со знаменитым посетителем. Рабле, впрочем, и не нуждался в проводнике. Он обошел ряды постелей, осматривая раненых, иногда коротко справлялся о назначенном лечении, получив ответ, то ли одобрительно, то ли скептически хмыкал и