Разомкнутый круг

Когда она открыла глаза, ей показалось, что живые розовые цветы осыпались с панно на ее тело и завяли…

Под самое Крещение нянька Лукерья, потеплее одевшись, велела собираться Акульке и Максиму.

– Да корзины захватите али еще што! – крестилась она на образа.

– А зачем, бабушка? – поинтересовался Максим.

– За снегом пойдем!

Акулька, вытаращив глаза, выронила валенок. «То барыня зеркало требует, теперь вот и бабушка свихнулась!» – грустно подумала она. Хихикнув, Максим переспросил Лукерью, думая, что ослышался,

– Снег со стогов собирать станем… – бурчала та, выискивая корзину.

– Да зачем он нам?– недоумевал Максим. – Да еще по стогам лазить? Во дворе, что ли, его мало…

Акулька улыбалась, закатив глаза к потолку. Данила, видимо, подслушивавший, появился в дверях и тоже вопросительно уставился на бабку. Девка сразу преобразилась: глупо засмеялась неизвестно чему и стала прихорашиваться. Вздохнув и поджав губы, нянька разъяснила:

– Снег, собранный в крещенский вечер, – целебен! Особливо взятый со стогов…

– Угу! – кивнул Данила, исчезая за дверью.

– Недуги всякие лечить им можно: головокружение, судороги, в ногах онемение, – произнесла старая нянька. – Ноги-то у меня болят…

Максим оживился – все развлечение. От снега шел ровный тусклый свет. Огромная круглая луна проглядывала сквозь корявые голые ветви акаций – словно запуталась в них.

– Бр-р-р! – поежился Максим. Лазить по снегу тут же расхотелось. Вдали послышался перезвон колокольцев. «Матушка едет!» – обрадовался он. – Меня больше не берет, все одна да одна», – обидчиво всматривался в даль.

На Крещение Бог услышал его жалобы…

Утром, щурясь от солнца и аппетитно вдыхая свежий морозный воздух, Максим катил в Ромашовку. Он блаженствовал, слушая скрип полозьев, перестук, копыт и звон бубенцов. Старая Лукерья ласково улыбалась ему, зябко кутая ноги в медвежью полость. – «Слава тебе Господи! – мысленно молилась она. – Хоть мальчонку порадует, а то совсем об дитяти забыла… – недовольно покосилась в сторону своей воспитанницы. – Ишь дремлет! Не выспалась, видать, гуленая, и чего Акульку не взяла? Как девка просилась на водосвятие!»

Ольга Николаевна, утомленно откинувшись и томно прикрыв глаза, думала о чем-то своем. Дорога стала ей привычна – страха и интереса больше не вызывала.

– Вон Иордан! – оживилась старая нянька, левой рукой показывая на широкую прорубь и мелко крестясь правой. – Слава тебе Господи, еще до одного Крещения дожила…

Трое мужиков чем-то занимались у самого края лунки, не обратив на сани внимания.

Агафон жестко потер голову под треухом и жадно поглядел на ледяную воду, покатав вязкую слюну в пересохшем горле. – «Вчера с Данилкой че-то бурно закончили святочное веселье, нынче утром чуть лошадь задом наперед не запряг», – хмыкнул он и тут же схватился за гудящую башку. Медленно поднявшись по склону, он сделал попытку рявкнуть на лошадей и взмахнуть кнутом, чтоб бодро, как и подобает рубановским, пронестись по Ромашовке, но голова предательски закружилась, и он чуть не вывалился из саней. Больше таких попыток кучер не предпринимал и, съежившись, задумчиво глядел на круп коня, по ошибке остановив его у кабака, а не у церкви.

Будто пружина подбросила Максима, когда в толпе крестьян увидел Кешку, деда Изота и всех его домочадцев.

– Сынок, куда ты? – попыталась остановить Максима Ольга Николаевна, но он даже не услышал ее.

Нянька укоризненно поглядела с саней, как ее любимец пробуравил толпу и кинулся к Кешке. В ту же минуту, прижав икону к круглому животу, появился батюшка, сморщился от солнца и огласил округу мощным чихом, вызвав смех прихожан и пожелания здравия.

«Крестный ход чевой-то затянулся, – подумала Лукерья, решив опереться на руку Агафона, но он уже исчез. – Вот нехристь, – вздохнула она, – поди в кабаке сатанинском богохульствует, ирод! – Ольги Николаевны рядом тоже не оказалось. – Куда все сегодня деются? Кабы и лошади не пропали!» – перекрестилась старушка, медленно семеня за черноволосым басовитым дьяконом.

После праздников мать целеустремленно начала заниматься с Максимом французским.

– С кем я тут буду по ихнему разговаривать? – злился он, но язык учил.

Чернавский дьячок так же рьяно преподавал ему счет, письмо и «гишторию». Голова Максима трещала от половцев, печенегов и русских князей. Хромой дьячок вдохновенно рассказывал о древних руссах, которые воюют и одерживают победы. От него узнал Максим об усобицах, ослаблявших Русь. – Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, деля себе добычу… – читал дьячок. – Из-за этого-то пришедшие из восточных стран безбожные татары с царем Батыем покоряли один за другим города русские… и Рязань, и Владимир, и Суздаль.

И замирало сердце Максима, когда слушал он о смелых защитниках Козельска, о подвигах рязанца Евпатия Коловрата и о князе Новгородском Александре Невском.

И сжималось сердце мальчика, когда дрожащим голосом читал дьячок обращение князя Московского Дмитрия Ивановича накануне Куликовской битвы: «Любезные друзья и братья! Ведайте, что я пришел сюда, дабы Русскую землю от пленения и разорения избавить или голову свою за всех положить. Честная смерть лучше плохой жизни».

Не знал дьячок, глядя в затуманенные глаза своего ученика, что в этот момент, сжимая в руках копье, стоял он рядом с князем Александром Невским и сражался на восходе солнца с немецкими рыцарями, и побеждал их, и гнал с земли Русской…

7

Дорога, дорога, дорога… Нескончаемая снежная колея, ветер и мороз!

«Хорошо, шинель из доброго сукна строена, а то пробрало бы до самых косточек… – думал Аким Рубанов, сквозь выбиваемую ветром слезу рассматривая заснеженные поля, черные избы деревень и холодные церкви. – Заснуть бы, чтоб не замечать времени».

– Барин! Устали, поди, сидеть? – обратился к нему видный парень, правивший лошадьми. – Н-н-о-о! – громко заорал он, хлестнув вожжами коренника. – Хошь прилягте на сено да тулупчиком укройтесь, – заботился ямщик.

– Спасибо, братец, – кряхтя, Аким последовая его совету.

Сани ходко шли по наезженной колее, изредка подпрыгивая на кочках. От каждого такого толчка гримаса боли набегала на лицо Рубанова. Усталость брала свое. Не заметил как задремал – угрелся под тулупом, да и дальняя дорога сон любит.

Прогремел под колесами мостик, вырвавший из остановившего время спасительного сна, и при этом больно отозвавшись в израненной спине. «Никак не приладишься». – Недовольно заворочался на сухом сене и поднял растрепанную голову. Сердце болезненно сжалось, когда разглядел на пригорке каменную белую церковь, такую знакомую с детства…

– Ну, погоняй, малый, полтину наброшу, – захрипел, заволновался он, тяжело поднимаясь и усаживаясь в возке. «Вот и Покровскую проехали», – с трудом перекрестился Аким. Кашель забил его тело… Откашлявшись, сплюнул кровавый сгусток в снег и утерся платком. Ветер колол лицо и резал глаза.

Сани лихо влетели в Чернавку. Боль в груди отпустила, и он облегченно вздохнул. Деревенские собаки, весело лая, преследовали возок, а отстав, тут же поднимали лапу и желтили снежный сугроб. Встречные мужики отпрыгивали с дороги и жались к заборам, недовольно глядя на ухаря-ямщика.

– Останови-ка здесь, братец, – приказал Рубанов у кирпичного красного дома с вывеской «Трактир» над входом. – Пошли передохнем и перекусим, – предложил враз заулыбавшемуся ямщику.

Несколько саней и крытых повозок стояли рядом с трактиром.

– Тут, барин, здорово дерут! – осклабился ямщик, помогая Рубанову выбраться из возка.

– Это сколько же?

– По два алтына с рыла!

Простое, наивное лицо ямщика и его оценка дороговизны до того рассмешили Акима, что в трактир он вошел просто лопаясь от смеха. Сидящие за столами посетители подняли головы от своих супов и шкаликов, уставившись на вошедших.