Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и дела

Нет никакого сомнения, что все это сказало бы нам не больше, чем одно слово Суворов, с которым привыкли мы соединять представление о великом и славном.

ЛИЧНОСТЬ СУВОРОВА.

Проследив шаг за шагом жизнь и деятельность Суворова, мы видим, что он, действительно, представлял собою личность необыкновенную во всех отношениях. Все в нем было оригинально, своеобразно, он ни в чем не походил на других. Война и военные подвиги — вот та область, в которой герой чувствовал себя на своем месте; всякая другая деятельность была для него чужда, не удовлетворяла его. Военные дарования Суворова, стяжавшие ему всемирную известность, явились плодом усиленной, многолетней, кропотливой работы над собой, — работы, которая началась еще в детстве под влиянием врожденных склонностей ребенка. Результатом этой работы явилась и та Суворовская тактика, следуя которой герой сделал свои войска непобедимыми. Эта своеобразная тактика вполне определенно и ясно выражалась тремя словами: глазомер, быстрота и натиск. «Глазомер, или военная смётка, — говорит историк, — доходили у него до совершенства; по немногим данным он знал иногда неприятельскую позицию лучше, чем сам неприятель. Быстрота его движений и действий удивляла своих и озадачивала чужих, и это тем замечательнее, что русская армия того времени отличалась порядочною тяжеловесностью. Последствием глазомера и быстроты являлся натиск, т. е. наступление, атака, удар холодным оружием». Вся эта система, простая и ясная, никем не проводилась ни до ни после Суворова с таким постоянством, как её создателем — самим Суворовым.

Работая над собой, Суворов всю жизнь неустанно трудился и над обучением войска, воспитывая в солдатах военные качества, делавшие их непобедимыми, «каменными», как верно выразился один из современников героя. Свои требования к солдатам он выражал всегда кратко, в сжатых выражениях. Он составил даже особый военный катехизис, который солдаты должны были знать в совершенстве. Вот выдержки из этого интересного руководства для солдат.

Субординация, экзерциция.

***

Каблуки сомкнуты; подколенки вытянуты; солдат стоит стрелой; четвертого вижу, пятого не вижу.

***

Ученье свет, а неученье тьма. Дело мастера боится. Нам за ученого дают трех неученых; нам мало трех: давай пять, десять! всех повалим, побьем, в полон возьмем.

***

Военный шаг — аршин; в захождении — полтора. Голова хвоста не ждет.

***

Неприятель не ждет; поет и веселится, а ты из-за гор высоких, из-за лесов дремучих, чрез топи и болота пади на него, как снег на голову. Ура! бей! коли! руби! неприятель в половину побежден; не давай ему опомниться. Гони, доканчивай! Победа наша! У страха глаза велики. Просящого пощады — помилуй. Он такой же человек: лежачего не бьют.

***

Береги пулю на три дня, а иногда на целую кампанию, когда негде взять.

***

Пуля бьет в полчеловека, стреляй редко, да метко; штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится. Пуля дура, а штык молодец. Трое наскочат — одного заколи, другого застрели, третьему штыком карачун. Много наскочат: отскочи шаг, ударь одного, коли другого, стреляй третьего, притисни четвертого! последние — твои! В сражении — картечь на голову! согнись, беги вперед, картечь летит сверх головы. Тогда пушки — твои; люди — твои!

***

Жителя не обижай. Он нас поит и кормит. Солдат — не разбойник.

***

Чем ближе к врагу, тем лучше. Храбрый впереди — и жив; трусишку и назади убивают, как собаку; ему — если и жив останется — ни чести ни места нет.

***

Мы уже говорили, что Суворов хорошо изучил русского солдата и вследствие этого умел действовать на него, как ни один из полководцев. Здесь нужно добавить, что и солдаты прекрасно понимали и любили своего полководца, к которому они проникались благоговейным чувством, считая его высшим существом, ведающим «Божию планиду». Современники удостоверяют, что «личное присутствие Суворова, даже одно имя его производили на войска чарующее действие». Суворова сравнивали даже с талисманом, который довольно развозить по войскам, чтобы победа была обеспечена. В войсках, а через солдат и в народе, Суворов еще при жизни сделался легендарным героем. Про его подвиги и про него самого складывались песни и сказания, часто баснословного характера. Мало этого, легендарные рассказы про подвиги Суворова распространялись не только в простом народе, но и в высших слоях общества, и ходили в России, Турции, Польше и Швейцарии...

Будучи величайшим полководцем, Суворов вместе с тем был первым и совершеннейшим солдатом, являясь в то же время их отцом и другом и живя с ними одною жизнью. Этим и объясняется их взаимная любовь и понимание. Пройти Суворовскую школу, однако, было не легко; в особенности тяжело было новичкам, но Суворов умел достигать своего, и молодые солдаты скоро привыкали к его требованиям. «Они ропщут на меня — вздор! Слюбится! — говорил он, когда до него доходили слухи о недовольстве солдат. — Детей купают в холодной воде, они плачут, а зато бывают потом здоровы!»

Сохранилось не мало рассказов, характеризующих отношения Суворова к солдатам. Приведем два из них.

Однажды при разводе, будучи недоволен своим Фанагорийским полком, Суворов призвал адъютанта и сказал ему: «Поди скажи Мондрыкину, чтобы он написал прошение: пусть меня переведут в другой полк. Не хочу с ними служить, они немогузнайки». Уныние овладело полком, и в следующую очередь Фанагорийского полка развод был образцовый. Суворов, по своему обыкновению, начиная благодарить от полковника до рядового, закончил речь свою так: «Я вам друг, вы мне друзья», а потом приказал адъютанту взять его прошение обратно, так как он теперь желает остаться в том же полку: «Они добрые солдаты; они исправились; они русские», — говорил он при этом.

В другой раз на разводе того же Фанагорийского полка присутствовало несколько иностранных генералов. Когда один гренадер подошел к Суворову с рапортом о смене, он отскочил со словами: „Боюсь, боюсь: он страшен!“ Потом он спросил у гренадера, может ли он на свой штык взять полдюжины.

— Этого мало будет, ваше сиятельство, я справлюсь и с дюжиной, — отвечал гренадер.

Расхвалив гренадера, Суворов приказал адъютанту наградить его, а сам, обратившись к иностранным генералам, сказал:

— У меня все богатыри; колют по дюжине; этот гренадер сейчас сказал, что ему полдюжины мало!

Будучи требователен к солдатам, Суворов, однако, не был мелочен и придирчив в своих требованиях. Не придавал он большого значения и внешнему военному лоску. Сохранился рассказ о том, как отнесся герой к нововведениям, касавшимся внешности и обмундировки, которая составляла предмет особенных забот императора Павла при восшествии его на престол. Как известно, в русской армии, по образцу прусской, вводились тогда напудренные парики и букли. Суворов первый высказался против этих стеснительных новшеств и очень остроумно заметил: „Пудра не порох, букли не пушки, косы не тесаки; мы же не немцы, а природные русаки“.

Военная походная жизнь, полная всевозможных лишений и неудобств, могла быть по силам только человеку с простыми привычками; и мы видим, что Суворов раз навсегда отказался от роскоши и до самой смерти вел суровый образ жизни. Свой день он всегда начинал с того, что окачивался холодной водой со льдом, — безразлично, было ли это зимой или летом. Не только дома и в походах, но и в царских палатах спал он на сене или на соломе. В мирное время пищу его составляли: щи, каша, пирог; на войне герой довольствовался сухарем и водой. На балах и пирах он бывал очень редко и всегда оставался на них лишь несколько минут; за роскошными зваными обедами он почти ничего не ел. Музыку он ценил постольку, поскольку она возбуждала бодрость воинов, и считал ее необходимою лишь в битвах и походах. Вся прислуга его состояла из двух или трех человек, из них наибольшею любовью полководца пользовался камердинер Прошка, пьяница и грубиян но преданный слуга.