Солдат удачи. Исторические повести

—

Чего Измаил-бей боится? — говорил Сафи. — От ордынцев мы ушли, а литовские черкасы при виде татар по кустам прячутся. У них только усы длинные да хвастать здоровы. Говорили, что твой господин в Москве в беду попал. Ему, мол, чуть голову не отрубили. Расскажи, урус мулла, интересно.

—              

Было дело, — ответил Ондрей. — Ну, голову синьору, слава Богу, рубить не собирались. А в железа попал. Однако удалось выручить.

—

И кто же выручил? Неужто ты?

—

Не я один, — ответил Ондрей и начал рассказывать историю московских бед.

Сафи-бей слушал с живым интересом:

—

Почему царица обиделась? Фряжские панцири очень хороши. Я видел. Ну, нам, татарам, такой панцирь ни к чему. Наша защита — лов­кость и быстрота.

Дорога подошла к дубовой роще. Обычно Сафи-бей замечал во­круг каждую сломанную веточку, каждый след. А тут увлекся рассказом. Вдруг его гнедой насторожил уши. Есаул схватился за рукоять сабли.

Поздно. Сверху, из нависших над дорогой ветвей, на его плечи прыгнул здоровенный казак. В тот же момент второй черкас обру­шился на Ондрея. Все четверо свалились с коней на дорогу, а из кустов выскочило ещё пятеро казаков.

—              

Засада! — закричал Сафи-бей.

Керим, обнажив саблю, рванулся на помощь, Мустафа круто по­вернул коня и поскакал назад, предупредить.

Ондрей, поднявшись, как медведь, стряхнул с себя нападавших. Оружия у него не было, кулаком он сбил с ног толстого казака, отбро­сил второго.

Выстрел из пищали свалил Керима. На Сафи-бея навалилось чет­веро. Один из нападавших страшно закричал и откатился, зажимая рану в животе. Ондрей кинулся на помощь другу, но удар шестопёром по голове оглушил его. Очнулся Ондрей не сразу. Толстый казак с вис­лыми усами лил на него воду из ведра. Рядом, привалившись спиной к дереву, полусидел связанный по рукам и ногам Сафи-бей.

—

Оклемался поп. Грицко, плесни ему в харю ещё немного.

Перед пленниками, картинно подбоченясь, стоял пан в богатом,

расшитом золотым позументом кунтуше. Пан был молод, черноус, сабля — в серебре, пистоль — за поясом.

—

Неплохая добыча нынче: поп-схизматик да басурман. Что,

Остап,

поймаем собаку да вздернём всех троих на одном суку: татарин, поп да собака, их вера

одинака...

— захохотал пан.

Седоусый

Остап

нахмурился.

—

Ни, пан Николай. Поп наш, православный. Его вешать не треба.

—

Знаю, вы тут все схизматики. Прикажу, так и вздёрнешь.

—

Вздёрни. Твоя воля. Но недели через две придёт сюда Омар- бей с родом Мансур, и станет тебе, ой, невесело, — ответил Сафи-бей.

Он говорил негромко, спокойно, как будто и не лежал связан­ный.

—              

А ты что ли важная птица? — спросил пан.

—

Я Сафи-бей из рода Мансур, есаул Измаил-бея. А наша месть покажет тебе, пёс, чего я стою.

—

А я Николай Глинский, сын черкасского старосты. И коли за­хочу, так вздёрну тебя али посажу на кол. Но столь важную птичку есть смысл приберечь. Небось, род Мансур не пожалеет двести червонцев за батыра.

—

Может, и не пожалеет.

—

Что ж ты не ждёшь помощи от Измаил-бея? Он нынче везёт посла, на есаула ему, небось, наплевать, — заметил пан Николай.

— 

Ничего, Измаил-бей свои долги помнит долго и платит сполна, — ответил есаул.

—              

А с попом что делать? — спросил Грицко.

—

Оставь его, — сказал Сафи-бей. — Он мой друг. У отца в Крыму сидит десятка два ваших шляхтичей. Отдадим за него одного или двух.

—

Ну что ж, — сказал пан Глинский, — добыча неплоха. Федоса, правда, он прирезал, да чёрт с ним. Никудышный был казак. Пленных на коней! Уходим.

Пленных привезли на хутор, спрятанный на лесной поляне у ручья, и сбросили связанных у стены сарая.

—              

Ах, дурак, раззява. Проворонил засаду, — ругал себя Сафи-бей.

—

Может и спасёмся, — заметил Ондрей. — Пан-то — католик, а казаки — православные. Он их и в грош не ставит.

—              

Да не станет пан нас вешать, — ответил есаул. — Жаден больно. Богатый выкуп хочет получить. Только получит ли?..

К пленникам подошли седоусый

Остап

и мужик с клочковатой бородой, развязали:

—

Повечеряйте с нами.

Черкасы уселись в кружок, вокруг котла с кулешом. К священнику они относились с явным почтением, на татарина поглядывали с нена­вистью.

Остап достал из торбы бутыль зелёного стекла, отхлебнул и пу­стил по кругу. Казак, сидевший рядом с Ондреем, протянул ему бу­тылку:

—

Отведай нашей горилки, отче! В Москве, небось, не пробовал.

Ондрей слышал о новом хмельном напитке. Его называли по-раз­ному: водка или живая вода⁹. В Московии водка ещё была редкостью, а в Литве её гнал каждый третий пан, да ещё и заставлял своих хлопов покупать. Однако попробовать Ондрею ещё не доводилось. Он осто­рожно отхлебнул из горла. Крепкая горилка обожгла, Ондрей закаш­лялся с непривычки.

Остап

протянул ему ломоть сала:

—              

Заешь, батя.

Кулеш с салом был хорош. Сафи-бей к свинине не притронулся, съел только кусок хлеба с луковицей.

Бородатый мужик странно смотрелся среди длинноусых, бритых казаков. Ондрею стало любопытно:

—              

Что ли ты наш, российский? — спросил он.

—              

Тверской. Из-под Великих Лук. Митькой кличут.

—              

А сюда как попал?

—

Как Великий князь покорял Тверское княжество, царские люди у меня скотинку порезали да лошадь забрали. Куда деваться? В полную кабалу продаваться не схотел. Убёг! — охотно рассказывал мужик. Бродяг было много, и судьба горемыки никого не интересо­вала. — Много я поскитался по Русской земле. Клепки бил для бочек, в дворне у князя Оболенского служил. А тут услышал о здешних землях и пошел посмотреть.

Ах, добрые земли! Разве ж их с нашими суглинками и супесями сравнишь? Тут сунь в землю оглоблю, телега вырастет. Пшеничка со­зревает! Да вот, близок локоть... Татары. — Мужик замолчал и со злостью кивнул на Сафи-бея. — Знаешь, отец, я всё мечтаю разыскать в лесу, где погуще, полянку. Землянку выстроить. Избу-то опасно, со­жгут. Огородик небольшой, поле самое маленькое. И можно бы жить. Степняки нынче друг с другом грызутся, Орда с Крымом. Авось, про­глядят мой хуторок? Как думаешь, батюшка?

—

На Дону казаки так-то живут. Я у них в станице Волчьей был, видел. Да они завсегда с оружием ходят, готовые.

—

И я бы ходил! Прав ты, батя, к донским-то и надо податься. Наши, православные. А в Литве паны — все больше латынщики.

—

Попробуй. Придёшь в Волчью, передай атаману привет от Сафи-бея. Он друг ему.

—

Ну? — мужик с уважением глянул на есаула. — Непременно пе­редам.

Потом им снова связали руки сыромятными ремнями и спустили в глубокий погреб под домом. Ондрея вязал тот же толстый Грицко. Он не слишком старался, и Ондрей сумел незаметно напрячь мускулы и подсунуть ему руки так, что ремни легли не на запястья, а чуть выше. Сафи-бея старый Остап связал на совесть.

По приказу пана Николы казаки вытащили длинную лестницу и закрыли крышку. Друзья остались в полной темноте. Выждав немного, Ондрей принялся растягивать ремни на руках. Небольшая слабина, ко­торую

он сумел выиграть, позволяла шевелить кистями. Ремни подда­вались с трудом. Но мало-помалу слабина увеличивалась, и часа через три, ободрав шкуру на руках, он смог освободиться.

—              

Давай руки, Сафи! — шепнул Ондрей. — Развяжу.

—

Развязался? Ай, молодец! Давай! — обрадовался есаул.

Трудно было на ощупь развязать хитрые узлы в полной темноте. Но, наконец, они поддались.