Богат и славен город Москва

– Чего тебе ещё?

– Скажи, сделай милость, медведя забрали из клети?

– Вчера увели, под самый вечер.

– Фаддей Курьеножка увёл?

– Не он.

– Кто ж ещё?

– Именем-званием не интересовался. Что роста изрядного, сказать могу. Да ты не сомневайся: приказ у него был за великокняжьей печатью. По приказу медведя выдали.

– Князю-то что за дело до Медоедки?

– Говори, парень, да не заговаривайся. За такие слова и в Пытошную башню угодить недолго. По малолетству прощу, а наперёд помни: великому князю до всего есть дело, он обо всём печётся.

Выпроводив Пантюшку, дьяк отправился в великокняжьи хоромы для вечернего доклада о событиях, происшедших за день по вверенному ему приказу. Однако к великому князю его не допустили.

– Занят, – сказал думный дьяк Тимофей. – Не велел беспокоить. Жди.

– Не в Угловой ли палате великий князь?

– Там.

Дьяк прошёл в Малые сени и с удобством расположился на сундуке, покрытом толстым синим сукном с прошвами. Раз князь в Угловой палате, значит, ждать предстоит долго.

– Как посоветуешь, казначей, не отправить ли погорельцам припасов из кремлёвских закромов? – Василий Дмитриевич оторвал взгляд от лежавшей перед ним карты и посмотрел на Ивана Кошку.

– Пошлю, коль велишь. Только казна не богата, сам знаешь.

– Ты много не отправляй, так, самую малость. Было бы видно, что печётся великий князь о простом народе, и ладно.

Василий Дмитриевич обмакнул лебяжье перо в краску, и по пергаменту потянулась неровная красная линия. Она пошла вдоль Литвы на юг за Оку, за Новгород Нижний, за чувашские и мордовские земли, на север, мимо Студёного моря. Вернувшись к Литве, линия замкнулась, обозначив на карте большое, неправильной формы кольцо. Внутри него оказалось множество ленточек-рек, холмиков-гор, церковок с крепостцами. Церковками отмечались города.

– Велика Русь, – восхищённо вымолвил Иван Кошка, следивший за движением пера по пергаменту.

Князь усмехнулся довольно.

– Помнишь, Василий Дмитриевич, – продолжал Иван Кошка, – ребятами малыми мы читали: «О светло светлая и прекрасно украшенная земля Русская и многой красоты наполнена: озерами многими, реками и колодцами, горами крутыми, холмами высокими…

–.. дубравами частыми, городами великими», – подхватил князь и, помолчав, добавил – Франция, Испания и Португалия на сём пространстве свободно могут поместиться.

– А помнишь, Василий Дмитриевич, что ещё в книге сказано? – не унимался казначей.

– Что ж это?

– «Наполнена Русь зверями различными, садами возделанными, князьями грозными, боярами достойными».

– Насчёт «достойных бояр» ты попал в самое сердце. Из-за них-то и вызвал тебя в Угловую палату.

Маленькая Угловая палата со стенами и потолком, затянутыми холстиной, и дверями, обитыми толстым ордынским войлоком, как нельзя лучше годилась для секретных бесед. В Угловую палату никто не входил без спроса. Даже слугам сюда впуска не было. Глухонемой ордынец, ставший любимцем князя, в счёт не шёл. Он всюду следовал за Василием Дмитриевичем как преданный пёс. Где князь, там и ордынец. К присутствию безгласного телохранителя настолько привыкли, что не замечали его, как не замечали поставец с ордынской посудой или бронзовый рукомойник, искусно сработанный в виде ордынца, сидящего на гривастом коне.

– С боярами ты в самое сердце попал, – повторил князь. – Что ни скажу, что ни сделаю – всё Едигею переносят. Не успели в Благовещенской церкви возвести леса, как из Орды несётся гонец: «Пошто храм богато украшаешь, а дань-выход не шлёшь. Деньги есть – шли выход». Как Едигей спроворился о церкви узнать?

– Ума не приложу. Раньше Илью Ивановича да Петра Константиновича подозревали…

– Нарочно отослал их в Орду, знал, что подкуплены. А Едигей и без них о наших делах осведомлён не хуже, чем ты да я. Затем с тобой и затворился, чтоб разговор остался в тайности. Дела же у нас серьёзные. Через Новгород шведы грозят. Литовцы Псков держат под ударом. Псков – первое наше оплечье. – Князь провёл пальцем по карте через Великие Луки к Волоку Ламскому и вдоль южного рубежа Московского княжества до Рязанской земли. – С восхода – Орда. – Палец князя продвинулся к западу. – С заката – король польский и князь литовский. С полуночи свей не дают спокойно вздохнуть. Каждый норовит от Руси клок оторвать. Главное беспокойство сейчас – Литва с Витовтом во главе.

– Неужто Витовт против тебя, своего зятя, умыслил худое? Жена твоя, Софья Витовтовна, разве не дочерью ему приходится? Мальчонкой я был, а помню, как привезли из Литвы красавицу невесту. Двое бояр вели ее под руки и тебе, государь, как драгоценность вручили.

– С той поры пятнадцать лет минуло. Ныне Витовт не о родстве помышляет, хочет свои владения расширить за счёт наших земель. Его опередить надобно.

– Что ты, государь! Все силы потребуются против Орды. Сам говорил, что надлежит порвать ордынские цепи.

– Для того и надо обезопасить Литву, чтобы руки у нас были развязаны. Витовт хитёр: сперва – Смоленск, теперь Новгороду угрожает, мыслит через них к Москве подобраться.

Князь прочертил на карте стрелками путь воображаемого похода литовских войск.

Красные стрелки выглядели убедительно.

– Твоя правда, государь, – сказал, глядя на карту, Иван Кошка. – Литва сосед опасный. Только враз не совладаешь.

– На то и нет расчёта. Главное сейчас – Витовта опередить и показать, что Москва его не боится.

– Кого ж из князей или воевод ты надумал поставить во главе войска? Сам ты здесь нужен. Дядя твой Владимир Андреевич да братья – оплот против Орды. Кого же?

– Потрудись, Иван, дойти до Думной палаты – бояре моего выхода заждались, верно. Скажи им, что через малое время буду, и меж делом шепни Холмскому, пусть пожалует. Да смотри, чтоб никто не приметил, – добавил Василий Дмитриевич в тот момент, когда немой Капьтагай растворял перед казначеем дверь.

Юрий Холмский прийти не замедлил.

– Здравствуй, гость дорогой, – приветствовал его великий князь. – По лицу угадываю, что ты в добром расположении.

– Хорошие вести получил, государь, и от княгини, и от меньшой сестрицы. Особливо рад за сестрицу. Бежала она из Твери.

Слышал о том, да не успел сказать, опоздал, значит.

– Опоздал, государь. Сестрица уже в Переяславле.

– Счастлив ты, Юрий Всеволодович, в семье.

– Счастлив? – Тонкие брови Юрия Холмского сдвинулись, обозначив на лбу продольные складки. – Счастья мне не будет, пока не возверну отчий удел. И то подумываю, не попроситься ли к Едигею в воеводы, а то, что я за князь: ни вотчины, ни дружины.

Холмский с вызовом посмотрел на Василия Дмитриевича. Помощь против Твери была обещана чуть ли не год назад. За это время Юрий Всеволодович успел побывать во Владимире, Переяславле, снова вернуться в Москву, а дело его не продвинулось.

Василий Дмитриевич тяжело вздохнул.

– Ох, Юрий Всеволодович, от души хотел бы помочь, да Литва вяжет руки. Побей Литву, в тот же час займёмся твоей усобицей.

Юрий Холмский дёрнул плечом: ишь что придумал хитрый Московский князь. После Орды Литва считалась самым грозным соседом.

– Не с голыми руками посылаю, – продолжал говорить Василий Дмитриевич, словно и не заметил недовольства своего собеседника. – Ты печалился, что не имеешь дружины, а я даю под твоё начало отборные полки. Главная ж сила в том будет, что Витовта ты застанешь врасплох. Кроме тебя, меня и его, – Василий Дмитриевич кивнул в сторону Ивана Кошки, – ни одна живая душа не проведает о походе. Берёшься ли, князь?

Василий Дмитриевич в упор посмотрел на Холмского.

– Согласен, – ответил тот, выдержав взгляд. – Давай полки, государь.

– Вот и ладно. Меньшего от тебя не ждал. О семье не печалься. Как выделил я Переяславль твоему двоюродному брату в кормление, так и будет.