Сципион. Социально-исторический роман. Том 1

Да, он понял, что слоны не могут быть главным оружием Ганнибала, так как его главной силой являются ветераны. И значит, путь к победе карфагенянин усматривает в решительном натиске своих проверенных в десятках битв наемников. А для того чтобы они смогли напасть на римскую пехоту, их необходимо избавить от конницы противника. То есть, в зависимости от поведения римских всадников, ветераны либо обеспечат упорядоченное отступление всего войска под прикрытие лагеря, либо станут решающим фактором атаки. Время для осуществления этого выбора как раз и должны предоставить слоны, столкновение с которыми, отсрочит начало пехотного боя. Конница же пунийцев неизбежно побежит от удара римской кавалерии, и вопрос состоит лишь в том, увлечет ли она за собою прочь с места сражения противника или нет. В первом случае старые Ганнибаловы наемники пойдут вперед, во втором, образовав каре против конницы, под прикрытием слонов со стороны фронта двинутся назад. В итоге, Ганнибал либо победит, так как пехоты у него больше, либо сведет дело вничью.

Публий поднял руку, чтобы утереть с лица выступивший от напряжения пот. Но сегодня ему суждено было выполнить столь простое намерение только вечером, сейчас же он забыл о первоначальном желании и, использовал то же движения, для того чтобы извлечь из-под плаща навощенные дощечки. Дисциплинированность Лелия, Масиниссы и их всадников страховала Сципиона от поражения, но полководец решил усложнить задачу и в риске искать победы.

«Друг, Лелий, — стал писать он, — забудь прежнюю установку. Обратив пунийцев вспять, ты должен преследовать их как можно дальше. Возвращайся сюда не раньше, но и не позже, чем через два часа». Аналогичное послание он составил и для Масиниссы, после чего вручил запечатанные, отмеченные оттиском императорского перстня таблички гонцам. Те вскочили на коней и рванулись к легатам.

Вскоре нумидийская конница возобновила наступление, а всадники Лелия почему-то продолжали двигаться шагом, чего-то выжидая. Фаланга гастатов, ощетинившись копьями — передние ряды выставили их вперед, а последующие — вверх, чтобы за этим своеобразным частоколом укрыться от вражеских стрел, — смертоносной лавиной накатывалась на пунийский строй. Легионы шли в атаку под воинственную музыку духового оркестра.

Специально к этому сражению Сципион велел своим музыкантам сочинить марш на основе греческого пэана, чтобы заменить им традиционный для римлян беспорядочный звуковой навал. Причем Публий намеренно поручил это дело римским энеаторам, а не более изощренным в подобных занятиях грекам, дабы музыка как можно ближе подходила темпераменту и ритмике души римлян. Именно этот марш и разучивали в лагере Сципиона, когда там находились пунийские лазутчики.

И вот теперь возбуждающая мелодия, обозначаемая гортанным голосом туб и поддерживаемая плавным звучанием флейт, отдаваясь эхом гнусавых рожков, пронизывала души воинов и связывала все это множество людей единой незримой нитью, заставляя их совершать согласованные движения, испытывать одни и те же чувства, стремиться к одной цели.

Карфагенская сторона упорно выдвигала на передовую полчища разрисованных устрашающими узорами слонов. Вокруг них суетились балеарские пращники и прочие легковооруженные.

Первыми столкнулись нумидийцы. Однако их схватка проходила вяло, Ганнибаловы всадники не проявляли активности ввиду своей малочисленности, а Масинисса все еще пребывал в замешательстве, осмысливая новый приказ полководца. Поэтому вскоре инициативу застрельщиков у конницы перехватила легкая пехота. В воздух взметнулись тысячи метательных снарядов, но на них никто не обратил внимания, так как в этот момент грянул боевой клич римлян. До сих пор легионеры молчали, сдерживая эмоции и копя их в себе, чтобы теперь дружно взорваться неистовым воплем. Пунийское войско попыталось ответить тем же, но, поскольку каждое племя кричало собственный девиз на своем языке, этот разноголосый шум заглох под напором римского рева, словно вбитый им в землю. Карфагенская фаланга будто простонала от страха перед римской угрозой. Тут легионеры извлекли из ножен мечи и принялись ударять ими в щиты. В тот же миг величавый марш оркестра, как бы разбившись вдребезги, рассыпался на множество беспорядочных звуков, утопив в этой бурлящей какофонии поле битвы. Слоны презрели своих погонщиков, прижали уши от ужаса, задрали расписанные под ядовитых змей хоботы и шарахнулись в стороны, без разбора давя своих и чужих. Одновременно с устрашающим ревом и грохотом, обрушившимся на их уши, привыкшие к размеренной звуковой гармонии саванны звери ощутили боль от вражеских стрел и дротиков. Связь между болью и шумом была для них несомненной, потому их теперь в равной мере разили и специальные утолщенные, обитые железом дроты римлян и завывания туб и горнов. Вся сила могучих животных ушла в ноги, и они, забыв заученные приемы боя, лишь искали свободные от этих страшных, гремящих людей лазейки к бегству. Велиты расступились перед ними, открывая предусмотренные на такой случай коридоры в фаланге. Большая часть слонов ринулась по этим проходам, подставляя под бесчисленные удары незащищенные бока. Другие животные устремились на фланги и с одной стороны опрокинули нумидийскую конницу обоих войск, а с другой — попали под удар поджидавшей их конницы Гая Лелия.

Сципион еще раньше понял замысел своего легата, вначале озадачивший его, и теперь, наблюдая, как италийские всадники ранят и изгоняют слонов дальше за пределы строя, не уставал приговаривать: «Умница, Лелий. Молодчина, Гай».

После того, как слоны практически покинули поле битвы, кавалерия Лелия всей мощью обрушилась на пунийских всадников и вскоре погнала их прочь. На другом крыле могучая конница Масиниссы быстро оправилась от разлада, внесенного в нее слонами, и так же, как италийцы — пунийцев, опрокинула своих соплеменников, выступавших на стороне Карфагена.

Настал томительный час, когда должно было решиться: разрастется ли сегодняшнее столкновение в истинное, генеральное сражение или, оборвавшись преждевременно, завершится ничем. Легковооруженные заканчивали бой, конница римлян на обоих флангах преследовала бегущих всадников пунийцев, назревала битва фаланг, схватка тяжелой пехоты, вступив в которую, противники уже не смогут разойтись с миром. Если Сципион верно разгадал план Ганнибала, то карфагенский полководец должен был сейчас напряженно следить за действиями римской конницы, от которых зависело, даст ли он приказ к наступлению, или же отведет оставшееся без прикрытия конницы войско обратно в лагерь.

Лелий и Масинисса, будто бы увлекшись преследованием бегущего врага, на полном ходу гнали пунийцев к ближайшим холмам. Наверное, непросто им было демонстрировать такую беззаботность, уводя с места боя главную силу собственного войска. Однако они неколебимо верили в своего полководца и потому старательно исполняли его приказ, смысл которого никак не мог быть им понятен. Легковооруженные обеих армий, понеся тяжелый урон как от неприятельских снарядов, так и от слонов, сквозь промежутки строя отступали в тыл своих войск, освобождая поле боя, орошенное первой кровью, тяжелой пехоте.

Конница уже скрылась за горной грядой спирали, замыкающей равнину, а Ганнибал все медлил, с одной стороны, будучи разочарованным уж слишком неудачными действиями слонов, почти не потревоживших основного строя легионов, а с другой — опасаясь возвращения Лелия и Масиниссы. Сципион дал гастатам сигнал к атаке. Одновременно он велел несколько подтянуться и второму эшелону, состоящему из принципов и триариев.

Время тянулось нестерпимо медленно, словно сознавало, что любая его составная часть имеет громадное значение, и каждый миг способен сделать этот день последним днем жесточайшей войны, а может обречь человечество еще на годы самоистребления.

«Только бы началось…» — шептал Публий, обращая взор к небесам и моля богов придать решимости Ганнибалу.

Гастаты под звуки прежнего гордого, исполненного ярости и мощи марша, надвигались на врага. Пунийцы пока еще стояли, но дальнейшая задержка становилась для них уже недопустимой, так как они рисковали встретить напор врага в статичном положении, не использовав силы традиционного разгона.