Баязет

л он что-то, хлюпал. Вытерли кровь: отделался парень сравнительно легко, - пуля прошла под самым его носом, сильно распоров верхнюю губу, еще безусую, совсем юную.

- Эх, родимый, - пожалел его Потресов, - не уберегся...

Канонир мычанием и жестами показал, чтобы глаза ему не заматывали: он в госпиталь подыхать не пойдет, при батарее останется. Глаза ему нужны будут - станок правее, станок левее, он это еще сумеет!..

Правдив ли был тот слух о полуведре воды, выданном батарейцам, так и не узнал юнкер Евдокимов, но попросить глоток воды постеснялся и решил ждать ночи.

- Ночью-то мы, господин юнкер, напьемся водицы, - посулил ему солдат Потемкин. - Только бы ночка потемней выдалась, а уж там-то мы дорогу найдем!

5

Восьмой по счету сын поглупевшего от пьянства дьячка из деревни Нижние Сольцы, Корчевского уезда, Тверской губернии, - как ему страшно сейчас! И он понимает пренебрежительную холодность экзаменаторов, - ведь он сейчас в их глазах смешной и зарвавшийся выскочка, который с порога мужицкой избы дерзает лбом отворить позлащенные двери академии Генерального штаба.

- Тейлорова и Маклонерова теоремы, - говорят ему. - Есть два решения: одно, предложенное Буняковским, и второе - академиком Остроградским.

Одноглазый академик грузно поворачивается в кресле. Перед ним услужливо ставят стакан с водою, и почтенное мировое светило окунает в него желтые от табака пальцы, промывая слезящуюся язву пустой глазницы.

- Вопрос несложный, - говорит академик. - Дано вам десять минут на решение обеих теорем.

Да, вопрос несложен для вас, господа. Но как он сложен для него, бегавшего в соседнее село к отставному солдату, который учил его "буки-веди-глаголь-добро". Время летит быстро, розовый мелок крошится в пальцах, в стакане перед экзаменатором уже плавает какая-то противная муть...

- Я не могу... помогите мне! Помогите... Помогите мне! Помогите...

Некрасов очнулся от собственного стона и с трудом разлепил глаза. Над ним висело высокое небо, и несколько курдов в одежде из верблюжьей шерсти, с башлыками на головах, кружком сидели невдалеке.

- О-о-о, - невольно вырвался стон, и курды, распластав широченные рукава, поднялись на воздух и улетели: это были не курды, а громадные грифы рыжего оперения, алкавшие человеческой крови.

Беспамятство перемежалось с бредом, и в горячечном бреду он переносился с Английской набережной Петербурга в высокий шатер полковника Хвощинского, который со смехом лил ему чихирь в долбленую азарпешу.

- Что со мною? - сказал штабс-капитан и только сейчас заметил, что лежит на земле абсолютно голый. Мародеры, приняв его за мертвого, содрали даже подштанники. В этой наготе было что-то жалкое и унизительное для человека.

- Какие подлецы... Боже мой, какие подлецы!

Некрасов стиснул челюсти, но обида на людей и страшная боль, рванувшая тело сразу в трех местах, вызвали невольные рыдания.

Тогда он понял, что лучше не сдерживать себя, и дал полную волю слезам, лежа на спине и глядя