Последний путь Владимира Мономаха

и безлюдие. Торговцы рабами жаловались, что нет войны и им нечем торговать, и этот застой вызывал у них уныние.

Теперь уже ничто не мешало возвращению на Русь. Однако, когда стали считать гребцов, двух из них не оказалось. Фома остался еще на один день. Воины как сквозь землю провалились. Озабоченный воевода смотрел на Илью. Старый дружинник отвечал:

— Кто знает? Может, бежали воины в поисках лучшей участи или их убили в ссоре за какую-нибудь блудницу?

На третий день Фома велел поставить в гнездо, мачту, закрепить ее и готовиться к отплытию. В тот вечер на пристань явилась какая-то сгорбленная старуха в черном дырявом покрывале, босая, с седыми космами. Она стояла в отдалении и жалостливо смотрела на горделивый русский корабль, приплывший из полуночной страны.

В это время мимо проходил Злат вместе с другим отроком, возвращаясь из города, где приобрели на остатки денег по куску серского шелка и по амфоре вина, а кроме того, набили карманы штанов греческими орехами. Отроки переговаривались между собою, и, услышав русскую речь, старая женщина уцепилась за рукав Злата и спросила, шамкая беззубым ртом:

— Не воины ли вы с русской ладьи?

— И ты говоришь по-нашему! — удивился гусляр. — Да, мы с Руси.

— С Руси…

Второй отрок равнодушно оглядел убогую и пошел дальше — мало ли старух на свете, — а Злат остановился. Ему стало жаль нищенку. Он вынул из кармана горсть орехов, потому что у него уже не осталось ни одного сребреника.

Старуха покачала головой:

— Не надо мне.

— Что же тебе нужно от меня? — спросил Злат.

Почувствовав в его голосе жалость, она опять уцепилась за его руку.

— Откуда ты, отрок?

— Из Переяславля Русского, что стоит на Трубеже.

— И я в той стороне родилась.

— Значит, ты полонянка?

— Не по своей воле пришла сюда.

— Половцы увели?

— Одних убили, других увели.

Злат горестно вспомнил:

— Много горя было тогда на Руси.

— Земля кровью и слезами поливалась.

— И муж у тебя был, и детей родила?

Старуха поникла головой, судорожно перебирая костлявыми пальцами край покрывала.

— Мужа моего уже давно на земле нет. И дитя мое не долго жило на свете. Лежат его косточки в чертополохе Дикого поля. Их дожди моют, ветер сушит. Некому поплакать над ними.

— Послушай, убогая! — обратился к ней Злат. — Не хочешь ли с нами на Русь пойти?

— Как сделаю это?

— Мы тебя на ладье спрячем.

— Куда я понесу свой позор?

— Будешь в монастыре грехи замаливать.

— В монастыре вклад нужен. Нет, видно, такая мне судьба — умереть на чужбине.

— Чей тут хлеб ешь? — полюбопытствовал Злат.

— У правителя Каффы раньше детей выхаживала, а теперь на поварне горшки мою.

Отрок вздохнул:

— Плохо тебе, старая!

Она промолвила, вытирая краем черного плата слезы:

— Услышала, господин говорил, что русская ладья приплыла, и захотелось в последний раз посмотреть. Завтра мне умирать.

— Смерть за всеми приходит.

Рабыня еще посмотрела немного на отрока, на ладью и сказала:

— Будь здоров,