Степан Разин (Книга 1)

Пристав убрался, считая, что выполнил долг, и не решаясь еще докучать атаману... Капитан дрожал и проклинал воеводу и русскую службу, где ему обещали хорошие деньги, но не сказали раньше, что придется быть приставом при настоящем дьяволе, при одном взгляде которого подирает по коже холод. Видерос знал, что еще в Царицыне ему предстоит разговор со Степаном, и дрожащие губы его сами читали заранее «Патер ностер»...

Царицын был ближним городом от верховых казацких станиц. Из Зимовейской казаки чаще езжали в Царицын, чем в свой, казацкий, Черкасск. Сюда приезжали крестить детей и венчаться, за товаром на торг перед праздником или свадьбой, тут сбывали добычу удачной охоты и у татар покупали коней и овец...

Попадая в Царицын, казаки нередко жили тут по два-три дня, «обмывая» в царицынских кабаках какую-нибудь покупку. У многих донцов были здесь в городе тещи, кумовья и сваты.

Если под Царицын, случалось, набегали из приволжских степей кочевые разбойники, то не раз царицынцы гнали гонцов к казакам за подмогой, и две-три донские станицы пускались в погоню за степными грабителями...

Когда про Степана прошла слава как про великого атамана и удальца, в Царицыне вспомнили, как наезжал к ним с отцом черноглазый озорной казачонок, который то соколом потравил однажды в поповском саду павлинов, то как-то раз на торгу сунул под хвост ишаку стручок перца и всполошил весь базар, то на масленице в кулачном бою выбил глаз какому-то посадскому мальчишке. Теперь царицынцы вспоминали об этом с добродушием, как о веселых проказах. Овеянный славой, украшенный народной молвой, шел Степан, и весь город хотел его видеть.

Кривой шорник Иван Сорокин, теперь посадский под сорок лет, которому Стенька в кулачном бою и вышиб глаз, глядел именинником. Он считал себя во всем городе самым ближним Разину человеком...

Весь Царицын высыпал к Волге встречать казаков.

Степан помнил с детства эти ворота и крепостные стены. После моря и астраханских сухих степей от них пахнуло запахом дома и почуялась близость казацкой земли... За время похода, подхваченный бурями битв, Разин забыл о семье, о доме. Воспоминание о жене и детях было скорее сознанием того, что где-то там, далеко, они существуют, а теперь нестерпимо тянуло на Дон, лишь бы скорее добраться домой...

На берегу пенились чарки с пивом и брагой и с царским вином. Царицынцы наливали «со встречей» разинским казакам и есаулам, но больше всех счастлив был тот, кто мог пробиться с чарочкой к самому атаману.

Разину подносили горячие пироги, гусей, индеек, копченые окорока, икру, балыки...

– Пей, батька! Несли от души!

– Меду, батька Степан Тимофеич!

– Вот бражка так бражка! Пустите-ка угостить атамана! – шумели в толпе.

– Тимофеич, там пристав не смеет к тебе, спрошает, когда разгружать струга станем, – сказал Наумов.

– Как поспеем, так станем, пусть пьет покуда! – откликнулся уже подвыпивший Разин. – Ты сам-то пей, тезка! Ишь бражка у них какова, – знать, добрые люди!

Казаки расположились вместе с посадскими на берегу, разжигали костры, заводили песни.

– Как живы, как здравы, соседи? Каковы с Дона вести? Все ли у вас у самих подобру? – расспрашивал Разин в ответ на радостные приветствия.

– Ничего бы житье у нас, Степан Тимофеич, да вот беда: винца-то для встречи немного тебе припасли! Хотели с приездом вас допьяну напоить, ан воевода велел в кабаке на вино троить цену! – выкрикнул кривой шорник Иван Сорокин, насилу дорвавшись через толпу до Степана.

– Что ты там брешешь! Вину цена царская! – отозвались из толпы.

– Слыхал воевода – богаты вы воротились, то и хочет с вас цену взять! – пояснили горожане.

– Да кто ему наши богатства считать повелел?! Нам надо будет считальщиков, мы иных себе принаймем! – возмутились казаки, которым уже не хватало вина, принесенного царицынцами для встречи. – Беззаконник ваш воевода! – кричали они. – Никто свою цену не ставит, кроме царя!

– Не шумите, робята, наш воевода чуть что – и в тюрьму! – подзадоривали разинцев горожане.

– Кого в тюрьму?

– Кого хошь, хоть тебя!

– Меня?! Казака донского?!

– У него и казаки сидят. Вы в тюрьме поглядите, – поддразнивали горожане, – там не мене десятка сидит казаков.

– А ну, атаманы! Идем-ка тюрьму воеводскую глядеть! – позвал Разин, вскочив с бревна, на котором присел было, пока пили.

Разгоряченный вином, он быстро и решительно зашагал к городским воротам.

– Батька, куда? – окликнул его Еремеев.

– Тюрьму посмотреть. А вы тут струги живей разбирайте. Недолго и в путь! – сказал Разин и с двумя десятками казаков пошел в город.

Любопытный народ устремился за ними толпой...

Степану были давно знакомы царицынские улицы, тянувшиеся между пожелтевших от зноя садов. Впереди толпы пересек он с детства памятную базарную площадь. Из домишек с резными яркими ставнями всюду по пути высовывался народ, смотрел на Разина с удивлением и любопытством. В осанке его и в решительном взоре был вызов. Разин чувствовал, что из домов и на улицах горожане на него глядят, как на диво. Вот деревянная церковь, где, сказывал батька, крестили Степана и где он венчался с Аленой Никитичной. На площади по другую сторону, прямо напротив церкви, длинная каменная съезжая изба, а под съезжей едва глядят из земли крохотные оконца тюрьмы, забранные толстой решеткой.

Тюремный целовальник упал на колени перед Степаном:

– Хошь казни меня, атаман, не отдам ключей. Воевода меня кнутьем задерет и семейку без хлеба оставит!

– А ты с нами на Дон, старик! – посоветовал кто-то из казаков.

– Куды ж я уйду?! У меня тут семейка, домишко!

– Да что с тобой цацкаться?! Где ключи?! – грозным голосом закричал какой-то казак.

Но Степан успокоил всех:

– Да на что вам ключи, робятки? Города без ключей полоняли, а тюрьму устрашились разбить! Пошто обижать старика! Пусть ключи бережет!

Казаки расхохотались, отшвырнули прочь старика, и тюремные двери загудели под ударами топоров...

Темный подвал пахнул дыханием сырости, плесени, смрадом, гнилью... Со света сразу было не разглядеть копошащихся на прогнившей соломе людей.