Генерал Ермолов

т! Они и сами того не знали. Эти, слышь ты, наемники, и самый лучший из них, из иностранцев, ведь не знает нас, нашего характера, нашей Руси и, презирая все русское, образовывал дитя по своему уму-разуму заграничному. И вот этот выросший боярич стал не то русский, не то иностранец: о своей матери-России ничего вовсе не знает. О ней у него – так темно, а все заграничное – светло. И от этого в душе его не явится любовь к своему Отечеству, а явится презрение к народу русскому…

«Ай да Харитоныч! Ай да хват!» – одобрительно думал Ермолов, снова ощущая, как далеко ушел сам он душой от прежнего себя, того безусловного приверженца французских идей и мыслей, каким был в смоляничской «галере» у Каховского. Он хотел уже выйти из своего укрытия, когда кто-то тронул его за плечо. Адъютант Фонвизин почтительно и вместе с тем с принятой у Ермолова почти семейной простотой доложил:

– Алексей Петрович, я вас насилу отыскал… Вас разыскивает какой-то странный крестьянин… Он пригнал крупную партию пленных… Говорит, важные сведения…

– Да где же он? – поинтересовался генерал.

– За лагерем, где содержатся французы…

К тому времени в многочисленных мелких стычках с неприятелем было отбито уже несколько тысяч пленных. Любопытно было видеть их всех вместе в загоне для скота: голубой гусар стоял возле малинового улана; длинный кирасир в рыцарском шишаке возвышался подле тощего итальянца-стрелка; гвардейский артиллерист в куньей шапке глядел с презрением на малорослого вестфальца; француз с голландцем, испанец с поляком, баварец с итальянцем являли собой странную смесь европейских наций в одной толпе. Многие не понимали друг друга, как при вавилонском столпотворении, и только некоторые слова языка господствующей нации давали разуметь им, что все они суть сподвижники одного кровавого владыки. Многие из них имели разные вещи, бронзовые и серебряные, награбленные в Москве: перстеньки, серьги, колечки. Они торговали ими, и добрые русские солдаты выменивали на хлеб и сухари или покупали за деньги то, что могли бы отнять у грабителей как им не принадлежащее…

К Ермолову приблизился человек в крестьянском кафтане, с окладистой светло-русой бородой и остриженными в кружок волосами. Вглядевшись в его лицо, генерал с удивлением воскликнул:

– Штабс-капитан Фигнер?

– Да, ваше превосходительство, – отвечал тот. – Я прибыл из Москвы. С французским паспортом.

От Фигнера Ермолов узнал подробности происшедшего в несчастной столице.

3

Когда, по выезде из Москвы, Кутузов был у Коломенской заставы, Наполеон стоял уже у Дорогомиловской. Он с нетерпением ожидал депутатов с мольбою о пощаде и городскими ключами; перед ним лежал на траве большой план Москвы. Не видя депутатов, Наполеон посылал одного за другим гонцов узнать о причине, замедлившей их прибытие. Но напрасно блуждали посланные по пустым, безлюдным улицам. Наконец Наполеон приказал государственному секретарю Дарю ехать в Москву:

– Приведите же ко мне бояр!..

Обуявшее Наполеона недоумение распространилось