Амур-батюшка

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

По льду Амура тракт обычно открывали в декабре, после Николы. Проезжал кто-нибудь из начальства, проверял, поставлены ли вешки. На этот раз ждали нового станового Телятева. Мужики знали, что это он летом взял двадцать пять рублей у Агафьи за то, что отпустил с разбитой баржи каторжанку Ольгу.

– Что-то черт с граблями не едет, – говорил про него Силин. – Наверно, запьянствовал…

Силин, рыбачивший на прорубях, уверял, что шуга – битый лед, намерзший под материковым, становым, – уже не цепляет снастевых веревок, значит лед утолщился, стал крепок, поэтому и перевозки скоро начнутся.

Мороз все крепчал. Под дальним берегом курились обширные полыньи, застилая и сопки и реку густым туманом.

Как-то ранним утром во мгле послышался звон колокольцев.

– Едет!

Открытие тракта – большое событие. До того живут мужики всю осень, как на необитаемом острове.

Все собрались у почтового станка – избенки, построенной солдатами, около которой стоял полосатый столб с орлом.

– Что нос трешь? – спрашивал Савоська у Егора. Старый гольд перепоясан кушаком по-ямщицки, с кнутом в руках. – У русского нос большой, поэтому мерзнет.

Колокольцы быстро приближались. Рослые гнедые мчали вовсю. Не сбавляя бега, кони поднялись на обрыв и, кидая кошевку по рытвинам в снегах, понесли мимо изб. Правил вятский ямщик Протасий Городилов.

– Потише! Потише!.. – раздался тонкий голос станового.

Доха его распахнулась, между красных мехов стало видно бледное плоское лицо в веснушках.

Протасий уперся ногой в корку снега. Возок валило набок. Ямщик спрыгнул, налег грудью на облучок. Крестьяне остановили коней.

Становой вылез и, волоча шубу, пошел в избу Барабановых. За ним вылез из кошевки сопровождавший своего начальника полицейский.

– Здравствуй, хозяйка! – входя в дом, кивнул становой Агафье.

Мужики обступили взмыленных коней, помогали ямщику распрягать их, закладывали в кошевку своих, свежих. Потом все отправились к избе Барабановых.

– Посмотреть, что за новый становой! – приговаривал Тимоха, с деланным страхом забираясь на крыльцо.

– Телятев! Не в насмешку ли теленком назван, – молвил Егор. – Но зубы, как у хорька.

– Людьми торговал, – подтвердил Тимоха. – Слупил большую деньгу.

Силин приоткрыл дверь, заглянул, отпрянул, прикрыв ее, перекрестился, посмотрел на Егора, потом снова приотворил и, набравшись духу, вошел в избу.

Мужики, кланяясь и снимая шапки, вошли за ним.

Становой, сидя за столом, пил водку и закусывал. Перед ним стояла черная и красная икра, осетрина, копченая горбуша. У самовара хлопотала тучная Барабаниха. В синем платке она казалась еще смуглей.

– Рыба если обмякнет, то, как ее ни копти, сгниет, – из кожи вон лез перед становым Федор. – Я первый тут стал коптить рыбу. Как поймаешь, скорей надо вешать в дым. Вот покушайте.

– Созвать всех, – показывая бледным, дряблым, маленьким пальцем на мужиков, вымолвил Телятев.

Рыжий и тщедушный, с бабьим голосом, становой совсем не представлялся мужикам грозным начальником. Он казался вялым, мерклым, все делал словно нехотя, небрежно: не то был обижен, не то ему все не нравилось.

– Да все вот пришли, – приговаривал Барабанов.

– Все собрались? – косо взглянув на мужиков, спросил Телятев.

– Все…

Становой нахмурился и, не обращая никакого внимания на мужиков, опять как бы нехотя стал тыкать вилкой в тарелку. Тут же сидел полицейский, уплетая икру и копченую рыбу.

После завтрака Телятев поднялся. Сразу вскочил полицейский.

Федор надел на станового шубу.

Ни на кого не глядя, Телятев прошел мимо расступившихся мужиков.

– Покажи мне деревню, – сказал он на улице Федору.

Но что бы тот ни показывал, становой хмурился недовольно и смотрел на все так, словно все это было ни к чему, а когда ему показали мельницу, он махнул рукой и отвернулся.

Илья держал коней. Егор не пошел с начальством. Остальные мужики ходили следом за Телятевым.

Никто не мог понять, что все это означает. Опился ли становой по дороге и теперь не в своем уме с похмелья, или у него какой-то злой умысел?..

Телятев вдруг пошел быстро к барабановской избе, приказав мужикам следовать за собой. Он опять велел позвать всех. Кликнули Егора.

– Так хорошо живете? – когда все собрались, спросил Телятев, улыбаясь как-то кисло.

– Не жалуемся, – отозвались мужики.

Вялый и болезненный на вид становой, похоже было, не собирался их допекать придирками. Такой казался неопасным.

Телятев помолчал, поморщился, достал какие-то бумаги, нехотя перелистал их и вдруг быстро свернул и спрятал.

– В своем ли уме человек? – шепнул Силин на ухо Егору.

Телятев обежал мужиков взором и потупился.

– А как охота? – спросил он.

Мужики стали было рассказывать про свои промыслы, но Телятев опять махнул рукой, приказывая замолчать.

– Ну, так вот, – проговорил он тонким голоском и строго оглядел присутствующих. – Все, что вы мне показывали, теперь не нужно. Вам придется переселяться на новое место.

– Ка-ак?.. – разинул рот Пахом. Его словно удар хватил, лицо обмякло.

«Вот уж становой так становой! Год не ехал, а приехал… Какая подлюга!» – подумал Егор. Он не поверил словам Телятева, но почувствовал, что этот маленький тщедушный человек хочет отравить ему новую жизнь. Мало ли чего не бывает, когда чиновники начнут выматывать деньгу. Вспомнил Егор, какой произвол был на старых местах, каков там рабский страх народа. И заметил Егор, что этот старый страх перед начальством шевельнулся сейчас в душах поселенцев.

– Так вам придется с этого места переселяться, – вразумительно и властно продолжал Телятев, подымая бледный маленький палец. Откуда вдруг в нем явилась осанка! Речь стала резкой, взор твердым. Раньше он терся вблизи столицы и имел очень смутное представление о том, какова жизнь тут и каковы люди.

– Как же так, господи! – запричитала в углу Барабаниха.

В душе она догадывалась, к чему идет дело, и полагала, что тут кстати выказать испуг и отчаяние.

– Получилась ошибка, – с холодным, жестким выражением лица продолжал становой. – Вас не туда поселили, куда следовало.

Силин растолкал товарищей и выскочил вперед.

– Людей с места согнать нельзя! Нынче – воля!

Телятев посмотрел на него пристальным взором.

– Баня у вас запирается? – спросил становой у Барабанова.

Тот кивнул головой.

Телятев подозвал полицейского.

– Кто будет противоречить, надо посадить в баню, а потом отправим в тюрьму.

– Как же так?.. – пробормотал Федор.

– Я вам покажу волю!.. – вскакивая с места, тонко закричал Телятев. – Сейчас велю под арест! – Он был бледен, большие его уши покраснели. – В Богородском за такие разговоры старика Митрофанова запороли. Недавно я сам согнал деревню новоселов. Никто не пикнул. Выселить! Разбойники! Мерзавцы! Сели, где не надо. Я вас!.. Летом дома снести! Начальство допустило ошибку и будет отвечать за это. Будем вас переселять в Тамбовку… На Быстрый Ключ. Самых непокорных – на Сахалин!

Телятев поманил к себе Егора.

– Да ты запомни, что я не шучу, а говорю всерьез! – сказал становой, словно догадываясь о мыслях мужика по его невозмутимому виду.

Потом Телятев выгнал всех и лег спать, приказав не беспокоить и пригрозив, что если что-нибудь случится, то он пришлет команду из города.

«Не стыдно ему, собаке, язвить людей в самом их светлом и заветном! Нехитро придумал, но и то испугал», – выходя, думал Егор.

У станка запряженные лошади звенели колокольцами. В кореню запряжен новый конь Егора, молодой Саврасый. За лето кони одичали, отъелись. Они били копытами, нехотя шли в упряжке. Горячая тройка ждала станового. Везти должен был Илюшка Бормотов.

Егор думал, что жизнь людская, труд, счастье народа для начальства ни гроша не стоят. «Врет становой, врет вражина! Не посмеет сселить, да и никому не надо сселять деревню, – стоит она на нужном, прекрасном месте. Просто пронюхал, что есть золото, захотел разжиться, умней ничего не придумал, чтобы напугать. Да еще узнал, что у нас хорошие охотники. Заплатили ему Барабановы двадцать пять рублей и все дело испортили: теперь он станет вымогать!»