Катастрофа

Ваш Ив. Б.

В. Н. очень кланяется.

6

И. А. Бунин — Полонским А.Б. и Л.А., Грас

12.3.45

(…) То, что Вы сообщили насчет «загона», для меня явилось новостью. Но, дорогой мой, все-таки казнить за такие глупости, за корыстно-честолюбивые мечтания продать свою книжечку «для Киева», надо в меру. Вы говорите про мою «евангельскую кротость» — ах, Боже мой, как же существовать без нее, уж совсем без нее? Видите, до чего дошел мир без нее, — при замене ее «древними германскими богами»! А что до меня лично, то ведь подумайте, как мало осталось мне существовать на земле. К тому же вот уж поистине:

Злобою сердце питаться устало…

Всего доброго вам и дорогой Любови Александровне.

Ваш Ив. Бунин

Мой привет вашему чудесному сыну.

7

И. А. Бунин — Полонским Я. Б., Л.А. и А. Я., Грас

23.4.45

Милые друзья, надеемся быть в Париже 1-го мая.

Поздравляю с Берлином. «Mein Kampf…» повоевал, так его так! Ах, если бы поймали да провезли по всей Европе в железной клетке!

Сердечно обнимаю.

Ваш Ив. Б.

ЭПИЛОГ

1

Яркое февральское солнце разыгралось вовсю. Веселыми бликами оно отражалось в громадных стеклах трехэтажного дверца, построенного последним Романовым.

Почти полвека назад здесь, в Ливадии, Николай Александрович принял присягу на российский престол. И тогда же, как помнит читатель, он провел амнистию. Среди прочих преступников от наказания был освобожден 24-летний дворянин Иван Бунин, торговавший книжечками толстовского издательства «Посредник» «без законного на то разрешения».

Теперь к царскому дворцу подкатил, блестя черным лаком, бронированный ЗИС-101. Стоявший на подножке охранник соскочил на ходу и распахнул дверцу. Из машины медленно вышел Сталин. Его сопровождал переводчик Бережков, имевший некогда кулуарную беседу с Риббентропом.

Через минуту-другую их с искренней радостью приветствовал Франклин Рузвельт. Он испытывал к Сталину самые теплые симпатии. И это несколько тревожило Черчилля, остановившегося в Воронцовском дворце. Несколько успокаивали лишь сведения от агентов в США: президент, сообщали они, тяжело болен и более полугода не проживет.

Рузвельт хитро подмигнул Сталину, кивая на Бережкова:

— Узнаю симпатичного молодого человека! Это тот самый, у которого хороший аппетит.

Вожди весело расхохотались, и обстановка сразу сделалась легкой, непринужденной.

Сталин улыбнулся:

— Их двое таких, кто прославился благодаря хорошему аппетиту, — Гаргантюа и вот наш Валентин.

Бережкову, нежданно ставшему центром внимания, пришлось реплику перевести.

Рузвельт звонко расхохотался, его, несколько сдержанней, поддержал Сталин.

Вожди вспомнили действительно забавный случай, происшедший в декабре сорок третьего года в Тегеране. Сталин давал обед для участников знаменитого совещания. Стол на девять персон был накрыт в небольшой гостиной.

Справа от Сталина сидел Черчилль, слева — Бережков, напротив— Рузвельт.

Советский переводчик, целый день не имевший ни минуты покоя, был голоден как волк. Ему, как и остальным гостям, подали закуски, затем бульон. Бережков, верный протоколу, к еде не притрагивался— в любой момент он должен был готов переводить. Но высокие гости тоже, видно, проголодались и, увлекшись едой, молча пережевывали.

И вот когда подали бифштекс — сочный, пышный, источавший божественный аромат, Бережков не выдержал: изрядный кусок он быстро сунул в рот.

Но, как на грех, Черчилль именно в этот момент лениво обратился к Сталину:

— А что, если Сталинград, для назидания потомкам, навсегда оставить в руинах?

Перевод должен был следовать немедленно. Но Бережков сидел с набитым ртом, дико вращал глазами и не мог издать ни звука. Неловкая тишина повисла над столом. Сталин, сделав недоуменную мину, смотрел на Бережкова. Тот, пытаясь повторить подвиг удава, тщетно старался заглотнуть бифштекс. Все неотрывно и с веселым любопытством смотрели на переводчика. Первым улыбнулся Молотов, затем расхохотались Рузвельт и Антони Иден.

Не веселился лишь Сталин. Наклонившись к Бережкову, он прошипел:

— Нашел где обедать! Безобразие…

Голос родного вождя придал силы Бережкову. Сделав героическое усилие, он совершил чудо — проглотил неразжеванный бифштекс. И тут же скороговоркой перевел фразу.

Этот эпизод заставил всех еще раз улыбнуться и словно послужил темой для гастрономической беседы. Рузвельт интересовался особенностями кавказской кухни, Сталин с удовольствием и подробно отвечал. Потом, как бы между прочим, заметил:

— Господин президент, вам во время вчерашнего завтрака понравился наш лосось. Мы попросили доставить для вас одну рыбку, — он кивнул Бережкову.

Тот сбегал в соседнюю комнату, отдал команду.

И вот распахнулись высоченные двустворчатые двери. Все с любопытством повернулись к ним. Четверо детин в парадной морской форме внесли гигантского лосося — метра два длиной и обхватом в столетний дуб. Все ахнули.

Рузвельт смущенно улыбался:

— Какая прелесть, это чудо-рыба! Но мне, право, неудобно.

…Теперь, вспомнив те давние истории, вожди дружески обсуждали положение на фронтах, зоны влияния союзников.

Вошел морской пехотинец США. Похватив сзади кресло-качалку, в котором сидел президент, он покатил его к выходу— пришло время отправляться в Большой зал Ливадийского дворца. Там в пять часов по предложению Сталина Рузвельт откроет первое заседание международной конференции.

А пока что, идя возле коляски, посасывая короткую трубочку с табаком «Герцеговины Флор», Сталин как бы между делом спросил:

— Может, и французам следует иметь зону оккупации в Германии?

Тем самым он хотел несколько ослабить влияние союзников в Европе.

Рузвельт вопросительно взглянул на своего большевистского друга: действительно ему это надо? Президент весьма недолюбливал де Голля и не хотел доставлять ему удовольствия. Сталин твердо посмотрел в глаза президента.

— Хорошо, — вздохнул Рузвельт. — Но это исключительно ради любезности!

Гитлер еще продолжал яростно сражаться, а Германию уже делили, как праздничный пирог.

2

Как приговоренный надеется на чудо, так по мере приближения конца Гитлер все чаще впадал в депрессию. Не терял духа лишь Геббельс, с удвоенной силой вкушавший плоды любви и регулярно воздававший обильную дань Бахусу.

В апрельские дни сорок пятого года, спустившись в бункер, верный друг фюрера раскрывал кожаный переплет и читал вслух «Историю Фридриха Великого».

Гитлер внимательно слушал.

Геббельс умело отыскивал соответствующие настроению выдержки, читал о том периоде Семилетней войны, когда король Фридрих оказался в отчаянном положении и страшное поражение казалось неминуемым.

Вдруг Гитлер, прервав чтение, сказал:

— Я достойно уйду из жизни, но жалко великую Германию. Ведь мы уже стояли на пороге мирового владычества. И бездарные генералы все испортили! Негодяи! Предатели! И еще виноваты демократы и жиды!

— Не надо горячиться. Послушайте, мой фюрер, что было дальше.

Министр пропаганды читал о том, как король обещал «добровольно покинуть жизнь» и принять яд 15 февраля. Его желание было твердым. Но вдруг 12 февраля внезапно умирает царица Елизавета. Ее наследник Петр III был другом и почитателем Фридриха: «Для дома Бранденбургов наступило чудо и счастливая перемена судьбы».

— Покажите, где это написано?

Министр показал.

Гитлер азартно потер ладони:

— История всегда повторяется! Этого толстопузого Черчилля я еще засуну живьем в крематорскую печку. — Глаза фюрера озарились счастливым светом. — Огонь будет самым нежарким, и мы будем неотрывно наблюдать за конвульсиями этой жирной свиньи. Зато Сталина я пощажу — это, без сомнения, тоже великий человек. Я назначу его управляющим Восточной Сибирью.

Геббельс налил коньяк, с аппетитом выпил и нажал на кнопку. Вбежал адъютант.