Сыны Несчастья (ЛП)

И мне казалось, что я всегда буду идти так вместе с ними.

ГЛАВА 11

ВЕСНА 1303 ГОДА

И в тот год, и в два последующих Пейре Маури ходил так со своими друзьями из Разес, служил добрым людям, помогал им, защищал их, и все больше и больше его переполняла любовь к ним, и в их присутствии у него радостно сжималось сердце. Он ходил в Кустауссу, Лиму и Кийан; он ходил в Лаирьер, Буиссе и Риу, что в долине Даинь; он ходил в Кубьер по дорогам на Фурту, где можно было сократить путь через лес; много раз он водил их даже в Монтайю. В те годы он познакомился почти со всеми добрыми людьми, и готов был встречаться с ними снова и снова. С Мессером Пейре Отье, который в их Церкви имел статус Старшего и предпочитал путешествовать в обществе своего сына Жаума; с самим Жаумом Отье, подающим большие надежды юристом, хрупким юношей, которого его отец крестил сам, как и его друга Понса Бэйля — сына доброй На Себелии из Акса; с Гийомом Отье, братом Старшего, который чаще всего ходил с Андрю Тавернье, бывшим ткачом из Праде д’Айю; с немолодым уже Амиелем де Перлем, бывшим помещиком из Сабартес; с двумя молодыми людьми из Кустауссы, Раймондом Фабре и прекрасно образованным Фелипом де Талайраком. Он уже привык называть их монашескими именами: Пейре и Жаум из Акса, Фелип и Раймонд из Кустауссы, Андрю из Праде… И каждый раз повторялось это счастье — ритуальное приветствие, тройной поцелуй и тройная просьба о благословении.

Он открыл для себя, что они были просто людьми. Обычными людьми из плоти и крови, со своими характерами, заботами, грузом своего прошлого. Они были так похожи и в то же время так различны — серьезные и смешливые, любезные и скрытные, молодые и не очень, прошедшие огонь, воду и медные трубы, и невинные как дети, ласковые и хмурые, с поджатыми губами и открытыми объятиями. У каждого был свой голос, свой акцент и способ жизни. Они могли быть грубоватыми и приветливыми, могли общаться непринужденно и легко, а могли с трудом подбирать слова — но всякое их слово говорило о Добре. Это были люди из плоти и крови, которые нуждались в помощи, в проводниках на дорогах, которым нужно было делать дары и подношения, чтобы они могли выжить; безопасность которых нужно было охранять. Они мучились и страдали в этом мире, как и все остальные, и, как и все, должны были однажды умереть. Но эти люди осмелились бросить вызов опасностям и несправедливостям мира сего, чтобы проповедовать Добро. Эти люди жили как апостолы Христовы, которые никогда не лгали и не обманывали, отказывались от всякого насилия и всякого зла, никогда не прикасались к женщинам, все свои дни проводили в постах. Это были люди Божьи, в руках которых была большая власть спасать души. Люди, несправедливо оклеветанные и оболганные, но желающие хранить в чистоте свою веру. И Пейре с радостным замиранием сердца видел, как укреплялась и обновлялась запрещенная Церковь, как новые дома верующих появлялись повсюду в этой земле — от Сабартес до далекого Лаурагэ, Разес, Тулузен и Альбижуа. Проводники, возвращаясь из Италии или по дороге в Тулузу, стучались по ночам в его двери; и он передавал послания, обменивался или делился новостями. Постепенно подпольная Церковь восстанавливала силы. Мессер Пейре Отье, Старший Пейре из Акса, был душой этой Церкви; несмотря на свой возраст, пешком или верхом на муле, вместе со своим сыном Жаумом из Акса, он отправлялся в многочисленные далекие миссии, укрепляя верных и воскрешая веру, обновляя старые связи сопротивления, которые Инквизиции не удалось разорвать за сто лет репрессий, вселяя в сердца верующих надежду. Иногда он исчезал на долгие недели, его не видели по нескольку месяцев. Он исходил всю территорию сенешальства Каркассон, углублялся в сенешальство Тулузы и добирался до Альбижуа, чтобы вновь вернуться в Пиренеи и графство Фуа. Очень скоро Пейре Маури понял, что дом Мартина Франсе в Лиму, находящийся между Сабартес и Разес, представлял собой что–то вроде главного средоточия всего подполья, куда стекалась вся информация, все пожертвования и дары. Серебро, мелкие монеты, мука, шерсть.

Пейре внезапно почувствовал, какими прочными стали его связи с маленьким сообществом верующих Арка и Разес. Он по–настоящему полюбил своих кузенов, родственников и друзей, всех этих старых упрямых женщин и таинственных юношей. У них были тысячи знаков, по которым они распознавали друг друга — крик пастуха, камни на дороге, особые слова — но главное, это нить соучастия, объединявшая их всех. Вместе с ними он смеялся, надеялся и жил. И радовался вместе с ними какой–то мрачной радостью. Это была увлекательная игра, и опасность еще более обостряла ее притягательность. Потому что с одной стороны, на кону в этой игре стояли жизнь, свобода и имущество, а с другой — спасение души. Ведь тебе никогда по–настоящему неизвестно, чем дышат мужчина или женщина, переступающие твой порог и заговаривающие с тобой. Кто еще среди жителей Арка и отдаленных хуторов так смертельно ненавидит добрых людей, как семья д’Эсквина? А кто просто ко всему этому равнодушен? А кто тайно отдает свое сердце, чтобы помочь подпольщикам? А кто способен донести? Недоверие и настороженность постоянно терзали его сердце. Но было известно, что пока инквизитор занят другими делами в Каркассоне и Лиму, у него там другие проблемы: народные восстания против Инквизиции и доминиканцев и достаточно благоприятное отношение к этому короля Франции возбуждали слабую, но все же жгучую надежду.

Но даже в эти времена беспокойства и неуверенности, Пейре Маури постоянно испытывал истинную, настоящую радость, которую он мог разделить со своими друзьями — например, когда за ним посылали, когда он был недалеко на пастбищах, и он оставлял своих овец и в спешке шел к Раймонду Пейре или Раймонду Маулену, чтобы послужить проводником какому–нибудь доброму человеку. Тогда он мог приветствовать этого человека, просить его благословения, провести рядом с ним ночь и проводить к верующему, ожидавшему на каком–нибудь далеком хуторе.

Той же самой весной 1303 года, через некоторое время после того, как ушел Старший, Пейре из Акса, целую неделю в Арке провел добрый человек Андрю из Праде. Сначала он жил в красивом доме Пейре — Сабартес, а потом под более скромным кровом Маулена. Овцы уже проводили ночи на пастбищах, но все еще на полях и лугах долины, перед тем, как подняться выше и оставить траву расти для сенокоса. Скоро их отведут в загоны для стрижки, а потом они постепенно будут подниматься все выше и выше, на летние пастбища. Пейре уже не расставался со своей отарой и проводил ночи в окружении овец и двух легконогих собак.

По утрам солнце поднималось уже высоко, и свет казался зеленым, как всегда в это весеннее время. Почти законченный донжон замка мессира Жиллета де Вуазена сиял в этом свете удивительной белизной. Пейре пришел в деревню, чтобы взять у Раймонда Пейре немного провизии и хлеба. Он вошел в фоганью и вдохнул вкусный запах жареных шкварок. Госпожа мать, сидя на лавке, склонилась над очагом, приглядывая за дымящейся сковородой. Юный пастух отбросил назад капюшон, расправил плечи, вежливо поздоровался и с радостью принял приглашение позавтракать, тем более, что завтрак как раз готовился. Он устроился напротив хозяйки дома, положил локти на стол и с волчьим аппетитом откусил от большого куска хлеба, который подали к жаренным на сале яйцам. Госпожа мать — маленькая, худенькая, немного сгорбленная, смотрела на него и улыбалась. Насытившись, он вспомнил, что забыл в соседней комнате, где ночевал в последний раз, хорошую конопляную веревку, которую он сам заботливо свил — она служила ему для устройства временных загонов для баранов. Но двери комнаты почему–то не поддавались, а он боялся толкать их слишком сильно.