Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)

Но надежды великого князя не оправдались. Новгородцы закрыли ворота.

— Да что они, белены объелись? — удивился Ярослав Ярославич. — Аль своего великого князя не признали?

Глашатаи и дружинник с великокняжеским стягом подъехали к самым воротам. Стены густо усеяли горожане. Многие из них были в шеломах и кольчугах.

Глашатаи гулко закричали:

— Господа новгородцы! К вам прибыл великий князь Ярослав Ярославич! Открывайте ворота, да поторопитесь!

Со стен насмешливо отозвались:

— Не торопись, коза, на торг!

— Слепой в баню торопится, а баня не топится!

Ярослав Ярославич похолодел. Коль племянник не показался, то его либо в поруб кинули, либо и вовсе живота лишили. Неужели придется Великий Новгород в осаду брать?

Но вдруг ворота, натужно заскрипев, слегка приоткрылись, и из них вышел побледневший племянник в алом кафтане, шитом серебряной канителью. В пояс поклонился дяде, молвил:

— Рад видеть тебя, великий князь.

— Вижу твое радение, — сквозь зубы процедил Ярослав Ярославич. — Разве так великих князей встречают?

— Прости, дядя. Посадник Михаил со своими подручниками подняли весь город. На вече решили пропустить токмо тебя.

— А дружины?

— Дружины впускать не велено.

— Да где это было видано?! — закипел Ярослав Ярославич.

— Говори с вече, — понурив голову, молвил Юрий Андреевич.

Великий князь скривил рот. Его переполняли досада, гнев и унижение. Но спорить, видимо, не придется. Новгородское вече — одно из самых древних и влиятельных. Коль что оно решило, так тому и быть. Надо идти на помост и обосновать свое появление в Новгороде. И Ярослав Ярославич пошел. Перекрестившись на злаченые купола храма Святой Софии, произнес:

— Выслушайте меня, новгородцы! Литва — наш давний враг. Много лет они тщатся захватить наши исконно русские города и превратить западные земли в свои вотчины. И за примерами далеко ходить не надо. Литовский князь Довмонт, родной брат жестокого и кровожадного короля Воишелка, пришел со своими иноверцами и завладел псковским столом. Как оное можно терпеть?! Вливайтесь в мои дружины, и мы очистим Псков от иноверца Довмонта!

На помост степенно вошли посадник Михаил Федорович Мишинич, Жирослав Давыдовыч и Юрий Сбыслович.

— Не пристало нам, меньшим людишкам, великих князей вразумлять, — поблескивая живыми, хитроватыми глазами, начал свою речь посадник. — Князя Довмонта сами псковичи позвали. Тот давно уже помышлял принять православную веру и принял! Ныне он истинный христианин и добрый воевода, кой известен своими подвигами за землю Русскую. Он не раз громил литовские войска и не раз еще будет их громить.

— Люб нам Довмонт! — громко воскликнул Жирослав Давыдович.

— Стоять за Довмонта! — вторил Жирославу Юрий Сбыслович.

— Стоять! — грянуло вече. — Другу ли Святой Софии быть неприятелем Пскова?! Стоять!

И этот клич был настолько властным и неистовым, что великий князь содрогнулся. Он никогда еще не видел перед своими глазами такую громадную и яростную толпу, коя, как казалось ему, скажи супротивное слово — на куски раздерет. И Ярославу стало страшно. Он как-то весь сник, сгорбился. А громада бушевала:

— Слава Довмонту!

— Уводи свои дружины, князь Ярослав!

А за стенами города стояли в челе своих полков ростово-суздальские князья. Им хорошо было слышно, как бурлило людское море.

Молодой князь Дмитрий довольно думал: «Молодцы новгородцы. Достойно великого князя встретили. Не зря княгиня Мария направила Корзуна к посаднику Михаилу Федоровичу и его содругам. Видит Бог, ничего не получится у Ярослава. Напрасно привел он к Новгороду дружины».

Не скрывал своего удовлетворения и ростовский князь Борис Василькович. Слушая выкрики, доносящиеся с городского вече, он также подумал о своей матери: «Как всегда зело мудро поступила родительница. Неждан Иванович и Лазутка добрую неделю провели в Новгороде. Славно потрудились. Ишь, как вече стоит за Псков и Довмонта. Князь Ярослав останется с носом. Ему придется распустить дружины. Ай да матушка!»

Князь Ярослав стоял на помосте, как побитая собака. Вече давило на него своими ярыми возгласами, словно многопудовая глыба, и он окончательно понял, что весь поход к Новгороду оказался бесплоден и что (самое главное!) его великокняжеская власть сильно пошатнулась. Удельные князья не любят слабых властителей и ныне они постараются сделать всё возможное, дабы показать собственную силу.

Ярослав увидел несколько новгородцев с длинными копьями, и лицо его тотчас оживилось. Он вдруг представил себе ордынское войско: грозное, устрашающее, со щитами, саблями и копьями, и злая, ехидная ухмылка тронула его застывшие губы. «Рано ликуете, недоумки. Менгу-Тимур, с его несметными полчищами, сметет ваш поганый город и уничтожит любого князя, кто посмеет ослушаться великого хана. А пока горланьте и торжествуйте. Пока!» Сейчас он не станет угрожать Великому Новгороду ордынцами (что равносильно подбросить в пылающий костер бересту), а постарается приуменьшить своё унижение и перехитрить мятежников.

Великий князь расправил свои покатые плечи и поднял руку. Вече притихло.

— Я не хочу нарушать старозаветные устои, и всегда прислушиваюсь к воле вече. Коль вам угоден Довмонт, пусть так и будет. Но помните, что вы играете с огнем. Настанет время, и вы поймете, что допустили непоправимую оплошку, и тогда каждый вспомнит мои упреждающие слова. Довмонт хоть и напялил на себя православный крест, но все чаяния его о Литве, дабы вновь воссоединиться с королем Воишелком. Одна кровь!

Вече заново недовольно загудело:

— Чушь, князь!

— Довмонт никогда не будет Иудой!

— Довмонт всегда будет служить токмо одной Руси!

Князь Ярослав в другой раз вскинул руку.

— Будь, по-вашему. Не хочу боле препираться. Вам отвечать за Довмонта. Я же отбываю на отдых в Рюриково городище. [42]

— А дружины? — насторожилось вече.

— Дружины также устали. От Владимира до Новгорода немалый крюк. Денька три передохнут — и восвояси.

— А не лукавишь, великий князь? — глянул на Ярослава посадник Михаил Федорович.

— Мое слово крепкое.

Все же три дня великий князь посветил тому, чтобы подкупить новгородскую верхушку и склонить вече на свою сторону. Но верхушка осталась непреклонной, и Ярослав распустил дружины по уделам.

Возвращаясь во Владимир, князь раздраженно думал: «Напрасно торжествуют новгородцы, как бы плакать не пришлось. Надо немешкотно слать гонца к хану Менгу-Тимуру. И Псков, и Новгород будут нещадно наказаны».

Глава 13

ХАН МЕНГУ-ТИМУР

Менгу-Тимур во всем стремился походить на своего деда, величайшего полководца Батыя, покорившего десятки государств, дошедшего со своими бесстрашными войсками почти до Адриатического моря [43]. Хан не уставал повторять:

— Мой дед завоевал множество земель. Иноверцы пали под саблями и копьями наших славных джигитов. С той поры минуло двадцать пять лет. Некоторые народы перестали платить нам дань и начали забывать, как их топтали копыта наших быстроногих коней. Но дело поправимо. Я, со своими верными туменами, не только повторю путь моего несравненного предка, но и приумножу его завоевания. Весь мир будет трепетать под пятой Золотой Орды.

Военачальники подобострастно кивали, а Менгу смотрел на их угодливые лица и хмуро думал:

«Льстецы! Вы лишь с виду полагаетесь на мои слова, а в душе у каждого недоверие. Нынешняя Золотая Орда не Батыевых времен. Она по-прежнему подвержена раздорам. Правда, они не стали такими угрожающими, какими были при его брате, хане Берке. Он враждовал со всеми русскими князьями, со своими братьями и племянниками и даже с самим ханом ханов, великим каганом монгольской империи, замахнувшись на Каракорум. Берке был слишком самонадеян и не слишком мудр. Чтобы властвовать, надо быть хитрой лисой и дальновидным политиком, — во всех делах своих и даже с покоренными урусами.