Приключения Натаниэля Старбака

Это предостерегающее движение брата выдало, что тот, без сомнения, знает личность шпиона, и это могло означать лишь одно: предателем был Адам.

Им мог оказаться только Адам, хотя эта неизбежность не мешала Старбаку надеяться и уповать на то, что шпионом может оказаться абсолютно неизвестный ему человек.

Он почувствовал неожиданную и безмерную печаль и отчаяние, потому что теперь ему придется свыкнуться с этой новой уверенностью. Джеймс по-прежнему ожидал от него ответа, и Старбак кивнул.

— Да, — выдавил он, — от него.

— Спасибо тебе, Господи, и за это, — сказал Джеймс. — Я боялся, что его могут схватить.

— Джимми опять начал молиться, — весело прервал беседу братьев бородатый коротышка, — так что вам лучше присесть и съесть чего-нибудь, мистер Старбак. Вы выглядите так, будто умираете с голоду. Письмо при вас?

— Это мистер Пинкертон, — представил коротышку Джеймс. — Глава Секретной службы.

— И для меня честь познакомиться с вами, — добавил Пинкертон, протянув руку. Старбак пожал ее и передал Пинкертону промасленный пакет.

— Полагаю, вы ждали этого, сэр, — сказал он. Пинкертон развернул листы и вгляделся в тщательно измененный почерк. — Это то, что надо, Джимми! От твоего друга!

Он не подвел нас! Я знал, что не подведет! — он притопывал ногой по ковру от радости. — Присаживайтесь, мистер Старбак! Садитесь. Угощайтесь!

— Приготовьте для него комнату! Рядом с вашим братом, да?

Джеймс встал, когда Старбак подошел к нему. Нат был так рад снова повидаться с Джеймсом, что на мгновение испытал желание обнять брата, но в его семье было не принято публично выражать чувства, и потому браться просто пожали друг другу руки.

— Садись, — сказал Джеймс.

— Лейтенант Бентли, не затруднит ли вас передать мне цыпленка? Спасибо. И немного хлебного соуса. Ты всегда любил хлебный соус, Нат. Сладкого картофеля? Садись же, садись. Лимонада?

— Вина, если можно, — ответил Старбак.

Джеймс выглядел потрясенным.

— Ты употребляешь крепкие напитки? — но не осмелившись испортить это мгновение ханжеским неодобрением, он улыбнулся. — В таком случае, вина, конечно же. Уверен, твоему желудку оно пойдет на пользу, и почему бы и нет? Садись, Нат, садись!

Старбак наконец уселся и был засыпан кучей вопросов. Похоже, все присутствующие за столом знали, кто он, и все видели статьи в ричмондских газетах, объявивших о его освобождении.

Эти газеты проделали путь до Уильямсберга намного быстрее Старбака, который заверил коллег своего брата, что это заключение было ошибкой.

— Тебя обвинили во взяточничестве? — Джеймс высмеял это предположение.

— Какая нелепица!

— Сфабрикованные обвинения, — ответил Старбак с ртом, набитым курицей с хлебным соусом, — и всего лишь предлог задержать меня, пока они пытались добиться признания в шпионаже.

Кто-то плеснул ему вина и хотел узнать детальные подробности бегства из Ричмонда, и Старбак рассказал, как отправился на север, к Меканиксвилю, а потом свернул на запад, к веренице мелких дорог, проходивших севернее Чикахомини.

Он рассказывал так, словно проделал весь путь в одиночку, хотя на самом деле никогда бы не добрался до рядов северян без проводника Ги Белля, который безопасно провел его по безлюдным обходным дорогам и пустынным лесам.

Он вышли ночью, сначала к Меканиксвилю, затем на ферму к западу от Колд-Харбора, и в последнюю ночь прошли через заставы мятежников у железной дороги Йорк-Ричмонд к сосновому бору возле церкви Святого Петра, где женился Джордж Вашингтон. И именно там молчаливый Тайлер покинул Старбака.

— Отсюда пойдете в одиночестве, — сказал ему Тайлер.

— Где янки?

— Мы уже две мили как прошли мимо них. Но с этого места эти сволочи повсюду.

— Как мне вернуться назад?

— Отправитесь на мельницу Баркера и спросите Тома Вуди. Том знает, как меня найти, а если Тома там не будет, то разбирайтесь сами. А теперь идите.

Большую часть утра Старбак оставался под прикрытием сосен, а затем пошел на юг, пока не достиг дороги, где его захватил Нью-Хэмпширский полк.

Теперь, насытившись ужином, обильнее которого он уже не ел многие месяцы, Старбак отодвинул кресло от стола и принял предложенную ему сигару. Его брат нахмурился, увидев, что он употребляет табак, но Старбак убедил его, что это всего лишь средство облегчить бронхит, подхваченный в казематах мятежников.

Затем он описал, как с ним обращались в тюрьме и ужаснул компанию красочным рассказом о повешении Уэбстера. Он не мог сообщить Пинкертону никаких новостей о Скалли и Льюисе, ни о женщине, Хетти Лоутон, схваченной вместе с Уэбстером.

Пинкертон, набивавший трубку табаком с плантаций у реки Джеймс, захваченным в здании факультета, где они квартировали, нахмуренно взглянул на Старбака. — Почему они позволили вам присутствовать при смерти бедняги Уэбстера?

— Думаю, они ожидали, что я выдам себя, узнав его, сэр, — объяснил Старбак.

— Должно быть, считают нас дураками! — фыркнул Пинкертон, покачав головой от столь очевидного свидетельства глупости южан. Он раскурил трубку и просмотрел листки тонкой бумаги, на которых Ги Бель написал фальшивое письмо. — Могу я предположить, что вы знаете автора этого письма?

— Да, сэр.

— Друг семьи, да? — Пинкертон перевел взгляд с худого Старбака на тучного Джеймса и снова вернулся к Старбаку. — И я полагаю, мистер Старбак, что если этот друг просил вас доставить письмо, значит, знал о вашем сочувствии северянам?

Старбак посчитал этот вопрос неуклюжей проверкой его лояльности и какую-то секунду так оно и было, потому что он осознал, что настало время начать плести свою ложь.

Или придется выложить правду и увидеть, как его друзья из одиннадцатой роты и из Ричмонда сдаются армии северян. На одно слепящее мгновение он почувствовал искушение рассказать правду, чтобы спасти свою душу, но потом мысль о Салли заставила его улыбнуться выжидающему Пинкертону.

— Он знал о моих симпатиях, сэр. С недавнего времени я помогаю ему в сборе сведений, которые он вам отправляет.

Ложь вышла на удивление связной. Он даже произнес эти слова со всей возможной скромностью и в течение нескольких секунд ощущал безмолвное восхищение собравшихся, а потом Пинкертон одобрительно хлопнул по столу.

— Тогда вы заслуживали тюремного заключения, мистер Старбак! — он засмеялся, показав, что это была всего лишь шутка, и снова хлопнул по столу. — Вы храбрец, мистер Старбак, вне всяких сомнений, — с чувством заявил Пинкертон, и сидевшие вокруг стола шепотом одобрили чувства своего босса. Джеймс дотронулся до руки Старбака.

— Я всегда знал, что был на верной стороне. Молодец, Нат!

— Север обязан вас отблагодарить, — продолжил Пинкертон, — и я лично позабочусь о том, чтобы этот долг был оплачен. А теперь, если вы закончили вашу трапезу, не могли бы мы с вами побеседовать с глазу на глаз? Вместе с тобой, Джимми, конечно же. Захватите ваш бокал, мистер Старбак.

Пинкертон отвел их маленькую и элегантно обставленную гостиную. На полках стояли ряды книг по теологии, а на стол орехового дерева водрузили швейную машинку с наполовину законченной рубашкой, все еще зажатой между лапками машинки.

На приставном столике в ряд выстроились семейные портреты в серебряных рамках. Один из них, дагерротип с портретом маленького ребенка, был перетянут полоской крепа, означавшей, что тот недавно умер. На другом был изображен юноша в форме артиллериста армии Конфедерации.

— Жаль, что этот портрет обернут черным, а, Джимми? — сказал Пинкертон, усаживаясь. — Итак, мистер Старбак, как к вам обращаются? Натаниэль? Нат?

— Нат, сэр.

— Можешь называть меня Бульдогом. Меня все так зовут. Все кроме Джимми, потому то он слишком черствый бостонец, чтобы называть кого-либо прозвищем, так ведь, Джимми?

— Совершенно верно, шеф, — ответил Джеймс, жестом велев Старбаку сесть напротив Пинкертона у потухшего камина. В дымоходе завывал ветер, а дождь барабанил по занавешенным окнам.