Табак

Когда они подошли к перекрестку, Аликс внезапно свернула в сторону.

– Постой! – крикнул ей Костов. – Пойдем, я тебя накормлю.

– Куда? – спросила девочка.

– К Кристалло.

– Кристалло меня тоже прогонит, – сказала Аликс.

– Почему?

Девочка по ответила. Она думала о своем грязном и рваном платьице, которое отпугивало сытых и хорошо одетых женщин, опасавшихся набраться вшей.

– Не бойся, не прогонит, – успокоил ее Костов.

Он взял Аликс за руку и пошел рядом с нею, а она потянула за собой козочку.

– А ты меня не обидишь? – вдруг спросила Аликс.

– Как же я могу тебя обидеть?

– Не побьешь меня?

– Нет, не побью, – ответил Костов, потрясенный. И он нежно сжал исхудавшую ручонку.

Кристалло была крупная пятидесятилетняя женщина с густо напудренным лицом и ярко накрашенными малиновыми губами. Черты лица у нее были классические, античные, но содержатели публичных домов в Афинах бессовестно выжали из ее красоты все, что могли, и от красавицы осталась лишь жалкая развалина, подобная руинам древнего храма. Высоким ростом, замысловатой прической и золотыми серьгами она напоминала женские фигуры в произведениях византийской живописи, а многолетнее общение с мужчинами сделало ее философом. Война застала ее па острове в обществе некоего пожилого торговца оливковым маслом, который однажды ночью умер у нее в доме от удара, и ей не удалось вернуться в Афины из-за придирок немецких комендатур. Теперь она была хорошо обеспеченной женщиной, и единственное, чего она требовала от людей, хоть и не вполне обоснованно, – это чтобы ее уважали. Ведь именно уважения ей недоставало всю жизнь.

Кристалло обрадовалась Костову, но при виде Аликс недовольно нахмурилась. Костов был вежливый и обходительный квартирант, который ценил чистоту, спокойствие, прохладную комнату и любил выпить рюмку анисовки в тени оливы, росшей во дворе. Но Кристалло была большим знатоком мужской извращенности и поэтому, увидев Аликс, первым делом спросила сердито:

– Где ты подобрал этого паршивого котенка?

– На улице, – ответил эксперт, привязывая козочку к оливе.

– Зачем ты привел ее?

– Чтобы ее накормить.

– А потом?

– Потом видно будет.

Привязав козочку, Костов погладил девочку по голове и устало присел за столик под оливой. Лицо у него было потное, утомленное, глаза ввалились. Кристалло испытующе всматривалась в него своими темными левантинскими глазами. Природный ум, обостренный житейским опытом, помог ей сразу же верно оценить положение. Она так часто сталкивалась с пороками, что научилась безошибочно отличать добрые побуждения. Покачав головой, она сказала в раздумье:

– Понимаю! Ты пожалел ее.

– А ты что подумала?

– Ничего особенного.

– Ты знаешь эту девочку?

– Да, – ответила гречанка. – Она вечно голодная и ходит попрошайничать.

– Это ужасно!..

– Здесь это обыкновенное дело.

– Где ее родители?

– Родителей нет. Мать убежала с каким-то матросом, а отец убит на итальянском фронте.

– А у кого она теперь живет?

– У своего дяди.

– Геракли?

– Да, Геракли.

– Что он за человек?

– Пьяница и лодырь.

– Надо будет поговорить с ним.

– Только неприятности наживешь. Он скандалист и ненавидит болгар.

Кристалло поправила свою замысловатую прическу и села на стул против Костова. На руке у нее красовался браслет из литого золота – свидетельство благосостояния и добропорядочности, которое давало понять мужчинам, что владелица браслета больше не намерена разменивать свои любезности на деньги.

– Что же ты собираешься с ней делать? – спросила она.

– Еще не решил. Может быть, возьму ее с собой.

Глаза у Костова блестели от лихорадочного возбуждения, а голос звучал глухо, словно шел из пустоты – пустоты тридцати бессмысленно растраченных суетных лет.

Кристалло на это не отозвалась. Удивить ее было трудно. Подул ветер, и листья оливы тихо зашелестели. Откуда-то донеслись звуки флейты – старинная, грустная мелодия струилась серебряными переливами в прозрачном воздухе. Такую мелодию, наверное, можно было услышать в древнегреческом театре. Кристалло подумала: «Пожилой мужчина и маленькая девчушка… Да, подобные встречи иной раз оканчиваются удочерением. Пройдет десяток лет. и эта сорока, пожалуй, превратится в красивую, элегантную барышню». Однако во всей этой истории было что-то неладное. Решение Костова казалось ей слишком поспешным. Она поглядывала то на Костова, то на Аликс, пытаясь представить себе, как они станут жить вместе.

– А ты что думаешь по этому поводу? – спросил эксперт.

– Мне кажется, что ты чересчур торопишься… Сначала помоги ей, а потом уже думай об удочерении.

– Но я хочу взять ее с собой.

– Ах да! Тогда Геракли с тебя две шкуры сдерет.

– Я готов заплатить ему, сколько он запросит.

– Не спеши! Незачем торопиться! Не показывай Геракли, что Аликс тебя интересует. Достаточно будет сказать, что ты берешь ее в служанки.

– А ты не могла бы мне помочь?

– Чем?

– Пойти вместе со мной к Геракли.

– Это уж совсем неразумно… Он подумает, что это я присмотрела для тебя Аликс, и заломит громадную цену.

Костов задумался. Гречанка была права.

– Не найдется ли у тебя какого-нибудь платьишка для девочки? – внезапно спросил он.

– Откуда мне его взять? – Кристалло недовольно поморщилась, потом подумала и сказала: – Постой! Попробую перешить из своего старья. Но если ты решил везти ее в Каваллу, то там ты сможешь купить ей кое-что у Клонариса – он одно время спекулировал детской одеждой. Скажи, что это я направила тебя к нему.

Она быстро встала и взяла Аликс за руку.

– Микро! [60] Пойдем, сперва умоемся. Ты, наверное, сроду не видела ни мыла, ни гребенки.

С громким смехом Кристалло увела девочку на задний двор. Появление Аликс взволновало и ее. Девочка испуганно поплелась за ней.

Аликс все время прислушивалась к разговору взрослых, смутно понимая его смысл. У нее не было собственной воли, и она готова была покориться всему – и плохому и хорошему. Но какой-то первобытный детский инстинкт подсказывал ей, что эти люди желают ей добра. Глаза у старого господина были совсем непохожи на холодные глаза солдат, которые иногда швыряли ей кусочек хлеба, а если она пыталась стянуть хлеб, били ее по щекам. Она поняла, что, куда бы ее ни повели, что бы ни случилось с нею, ей по крайней мере дадут хлеба, никто не будет бить ее, а Геракли больше не станет лечить ее водкой.

Пока служанка Кристалло, некрасивая хромая женщина, свирепо намыливала ей голову, Аликс твердила про себя слова, которые часто слышала от взрослых: «Все к лучшему». Она никогда не слышала сказки о Золушке, не бывала дальше Лимена и своего острова, не подозревала, что жизнь может дарить и радости, и все же настойчиво повторяла про себя: «Все к лучшему!» – и ее робкое воображение рисовало это «лучшее» в виде большого каравая пшеничного хлеба.

Пока Кристалло со служанкой мыли Аликс, Костов сидел в тени смоковницы и тянул хиосскую анисовку.

Приближалась жаркая нора дня, но в саду, на зеленой траве, между олеандрами и под густой сенью гранатовых деревьев и смоковниц, было еще прохладно, а флейта неведомого грека все рассыпала серебряные звуки. В воздухе носилось тонкое, еле уловимое благоухание розмарина. Эксперт маленькими глотками отпивал из рюмки и думал об Аликс. Да!.. Наконец-то он нашел точку опоры в жизни. Аликс всколыхнула в нем слишком сложные чувства, чтобы анализировать их сейчас, выяснять их причину и спрашивать себя, куда они его заведут. Но одно, самое главное, было ясно: эти чувства подняли его усталый дух, заставили его думать о будущем. С отцовской нежностью он представлял себе Аликс, получившую воспитание в хорошем пансионе; мысленно входил с нею в модную кондитерскую, в то время как автомобиль ждал их на улице: видел ее в бальном платье, окруженную роем поклонников, которые ухаживали за нею, не забывая, однако, свидетельствовать ему, уже дряхлому, по довольному жизнью старику, свое глубокое уважение. Как пойдет платье из бледно-желтого шелка к этому античному профилю. к этим темно-синим глазам, к этим бронзово-рыжим волосам!.. Костов отпил еще несколько глотков и вдруг спохватился. Значит, опять он свернул на жалкую дорогу тщеславия, опять погнался за цветом и формой, опять стремился к показному блеску – по порочной стезе праздного и расточительного мира, в котором он растратил свою жизнь. Опять по неискоренимой привычке эгоиста он думал прежде всего о себе, а потом уже об Аликс и потому не мог по-настоящему осознать глубокое и целительное значение своего поступка. Но уже одно то, что он снова начал думать о будущем, было ободряющим признаком и восстанавливало его силы. Вот уже год, как он стал духовным мертвецом, не интересовался будущим и равнодушно ждал конца. Вот уже год, как он бессмысленно сорил деньгами, и даже в таком захудалом городишке, как Кавалла, проматывал свое жалованье, соперничая в расточительстве с самим Кондоянисом. Он жил так потому, что все ему до смерти наскучило, потому что будущее казалось ему мрачным, а конец – неизбежным. А теперь он понял, что надо копить деньги и попытаться как-нибудь выбраться из хаоса ради Аликс.