Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

Рядом по параллельному пути набирает скорость «Москва — Владивосток», курьерский. Расходятся пути. Сходятся. Товарные составы бесконечного протяжения во множестве рядов. Грузят их ночью, разгружают. Прогрохотал встречный на Москву. Из Хабаровска. Ясно — вынесло «Главспецремстрой» на пути Ярославского вокзала. Дальше пойдут Мытищи, Пушкино, Загорск. Но прет ремонтный поезд куда-то в сторону. Под мост, еще под один, в выемку, на насыпь, еще куда-то. Прет уверенно. Напористо. Никому дороги не уступая. Не задерживаясь. Находя во мраке свой единственно правильный путь в неисчислимом множестве путей. И везде перед ним семафоры синим огнем горят. Везде его семафоры поднятой рукой приветствуют.

Стукнул проводник. Дверь — в сторону. Скатерть — на стол. Вроде скатерть-самобранку. Не работает Сей Сеич — колдует. И сразу на столе появился графинчик-мерзавчик. В холоде содержался. Аж ледяная корочка по стеклу. К мерзавчику — чарочки сверкающие. Тут же и тарелки со льдом появились. Во льду — маленькие совсем баночки запотевшие с икрой севрюжьей. И с икрой белужьей.

Масла кусочки вырезаны в виде ракушек морских. И лимона ломтики. Тоненькие. И огурчики. И помидорчики. И грибочки. И какой-то салатик. И еще что-то в баночках. И паштет на блюдечке. И копченые какие-то ломтики с горошком зеленым. Все на серебре. Серебро начищено с любовью. А чарочки — золотые. Самое время наполнять их. А Сей Сеич поставил на стол кувшинчик чеканный с длинным тонким горлышком, с единственным, но прекрасным цветком, пожелал аппетита и вышел, дверь затворив.

— Давай, Жар-птица, за помин души Катькиной. Знаю, не пьешь, но за это следует.

А за окном — дачные поселки в темноте пролетают. Платформы. Станции. Летит ремонтный поезд — никакому курьерскому не угнаться.

Открыла Настя глаза, потому что необычно. Необычно, потому что стоим. Это всегда так: идет поезд — все пассажиры спят крепко. Остановился — все проснулись. Вот и Настя проснулась, осмотрелась, удивилась. Где это она?

Оказалось: в углу широкого мягкого кожаного дивана. Калачиком. Уснула, не раздеваясь. Только кто-то подушку ей под голову положил и укрыл шерстяным одеялом. Стол убран. Холованова нет. Выглянула из-за занавески в окно. Лес сосновый. Колючая проволока. Люди в форме. Собаки. Светло. Часов шесть утра.

Что-то крикнул старший охранник машинисту. И тронулся поезд медленно. Два охранники с винтовками свели за ними створки решетчатых ворот. И пошел поезд, набирая скорость. И снова по сторонам — дачи за зелеными заборами, рощицы березовые, речка в камышовых берегах и огромный монастырь белокаменный с башнями, с зелеными крышами. Скрипнули тормоза. Приехали.

Выглянула Настя в коридор. Из соседнего купе Холованов улыбается:

— Выспалась? Пора на работу, товарищ принцесса.

Едешь по Северу российскому — в каждой деревне церквушка. Разбитая, разграбленная, брошенная, а все одно прекрасная. Едешь рощами березовыми, едешь полями, и вдруг — стена монастырская. Как маленький кремль. Мощный собор посредине. Стены вокруг, на изломах стен башни с крышами шатровыми. Бойницы узкие, камень гулкий, стены метра по три толщиной. Ворота кованые. Вот именно в такое место они и попали. Озеро, как море, дубовые рощи. На берегу — монастырь белокаменный. Одинокая станция под самой стеной. Ремонтный поезд у перрона. И ни души вокруг.

В стене несокрушимой, из многотонных гранитных валунов сложенной, — ниша сводчатая и дверь тяжелая. У двери — часовой. Не просто часовой, а образцовый. Точно такой, как на ордене Красной Звезды. Стукнул часовой прикладом по граниту дорожки, Холованова и Настю приветствуя, и открылась дверь в стене.

Думала Настя, документы два часа проверять будут. Но, видно, Холованову везде вход без проверки документов.

Ступила Настя на каменные плиты двора и поняла: это не просто монастырь, это женский монастырь. Точнее — девичий.

Только девчонки не в черных одеждах, а в юбках узких коротких, в кожаных куртках, как комиссарши Гражданской войны. С пистолетами. Много девчонок.

Смеются. На Холованова посматривают. Самые обычные наши советские комсомолочки. И взгляды — самые обычные, открытые советские взгляды. Мужчина женщине — друг, товарищ и брат. И женщина мужчине — товарищ, друг и сестра.

Вот и улыбаются комсомолочки Холованову дружескими улыбками. И смотрят комсомолочки на Холованова товарищескими взглядами. Может быть, взгляды чуть дольше товарищеских. На самую малость дольше. Так что и не заметно даже, что они дольше.

Есть еще форма одежды в монастыре: зеленый комбинезон, высокие ботинки на толстых подошвах, шлем парашютный. Мимо Насти и Холованова, задыхаясь, шуршит взвод подошвами. Тут девчонкам не до улыбок. Пот ручейками, дыхание на срыве. Этих всю ночь здоровенная тетка, с виду баскетбольная капитанша, по лесам окрестным гоняла: подтянись! Так что не до улыбок. Одна только капитанша и подарила Холованову долгий товарищеский взгляд.

И еще один взвод возвращается с ночных занятий: четыре отделения по десять и свирепая бабенка во главе. Эта — небольшого роста. Но надо отметить, что среди небольших тоже иногда свирепые встречаются. Покрикивает. Поравнялась с Холовановым, подобрела лицом. Пробежал ее взвод мимо, и опять рык: подтянись!

На лужайке перед центральной колокольней третий взвод оружие чистит. Четвертый — парашюты укладывает.

— А прыгаете где?

— Тут у нас рядом аэродром полярной авиации. Тут и «Сталинскому маршруту» основное место. Иногда в Крым прыгать летаем.

Комсомолочки в кожаных куртках навстречу стайками. Пройдут мимо серьезные, а потом за спиной: ха-ха-ха.

Сталин отложил последний лист в сторону, задумался. Доминирующего слуха на прошлой неделе не было. Болтали о том и о сем. О том болтали, что снижены цены на мясо, на масло, на хлеб, на яблоки, на водку. Радуются люди. Еще болтали о том, что пропали разом мясо, масло, хлеб и яблоки. Только водка осталась. Дешевле на десять процентов, а качеством хуже — на сто.

И еще про Робеспьера Москва болтает. Это не слух, а тема популярная. Робеспьер был вождем Французской революции, потом загремел под сверкающее лезвие гильотины. Свои же ему голову и оттяпали… Как кочан капусты. И покатилась голова…

Самое интересное: когда Робеспьера повезли на грязной повозке к месту казни на площадь Согласия, толпа орала проклятия, забрасывала его камнями, гнилыми яблоками и тухлыми яйцами, та самая толпа, которая еще три дня назад считала его гением всех времен и народов, толпа, которая с величайшим восторгом приняла новый культ — культ Верховного существа, культ Робеспьера, культ личности. И много в сводке всяческих подробностей про Верховное существо. Не сводка о слухах московских, а трактат исторический. Под сводкой подпись: Маленков.

Историю Верховного существа товарищ Сталин знает. Интересовался. Рядом со сводками на сталинском столе старая книжка — Густав ле Бон. «Психология толпы» [2]. Непостижимо поведение толпы. Грозная, непредсказуемая стихия. У толпы всегда есть вожаки и подстрекатели. Почему толпа вдруг заговорила про Робеспьера?

И еще одна сводка о слухах за неделю. О том, о сем. Популярная тема недели: Робеспьер. Под сводкой подпись заячьим хвостиком. Неразборчивая.

А вот сводка от Холованова: снижение цен и Робеспьер. Подпись резкая, энергичная, буквы — словно изломы молнии.

А что товарищ Ежов докладывает?

Товарищ Ежов докладывает о ценах. Ведомство товарища Ежова тему популярную про Робеспьера почему-то не зафиксировало.

Глава 9

Дом надо строить так, чтобы он стоял тысячу лет. Минимум. Потому лучший строительный материал — гранит. Идет Настя за Холовановым ступеньками гранитными выше, выше, выше. Лет пятьсот по этим ступеням люди ходили, а истерли их слегка только. По этим ступеням еще десять тысяч лет ходить можно.