Калиш (Погробовец)

Пшемко выслушал эти напоминания молча, только закусил губы, а когда вернулся в замок, неприятны ему показались советы дяди, так как теперь даже от него не хотел он получать никаких указаний. Между тем слова Болеслава означали одно, а именно, что дядя сомневался в племяннике.

Несколько дней спустя, Мина переехала в замок; ей отвели прекрасные комнаты, и заботу о ней взяла на себя Бертоха, склоняясь на сторону той, к которой князя влекла страсть.

Обе немки и понимали друг друга лучше.

Бертоха прежде всего стремилась избавиться от старой няни и поэтому ежедневно повторяла князю, чтобы он предупредил жену послать Орху обратно в Щецин. Бабе-пройдохе не пришлась по вкусу тихая и ласковая поморская княжна; она уже обдумывала разные приемы, чтобы от нее отделаться: обвинить в измене, в любви на стороне, уговорить Пшемка, что та больна.

Люкерда начинала свою почти монастырскую жизнь, радуясь, что муж, которого она боялась, пренебрегал ею и забывал.

Порядок дня она составила так, чтобы никому не мешать. Утром отправлялась в церковь, затем садилась за кросна, а около нее — на полу, чаще всего, — Орха, напевая старые песни.

Всякий раз, когда появлялась Бертоха, обе умолкали и при ней не разговаривали и не пели, пока разгневанная немка не уходила с угрозами.

Пшемко редко навещал жену, и как чуждались они друг друга в первые дни, так чуждались и теперь. Он жаловался, что не видел в ней ни малейшей любви к себе, — но и он не проявлял никакой по отношению к ней.

Однажды, когда Орхи не было в комнате, Пшемко пришел к Люкерде и нашел ее за прялкой, любимым ее времяпрепровождением. Под влиянием уговоров Бертохи Пшемко сразу резко заявил, что хочет отделаться от ненужной няни, которая ему не нравилась и которую он подозревал.

Всегда тихая Люкерда выпустила веретено и вскочила.

— Здесь она одна, которая меня любит, — решительно заявила она. — Возьмете ее, что мою жизнь возьмете. Пока у меня хватит сил, буду вас упрашивать, не отнимайте ее! Не отнимайте! Она мне была матерью и осталась!

Пшемко надулся.

— У меня мои права мужа, — вскричал он, — они больше материнских!

— Так, видно, вы хотите моей смерти! — вся в слезах ответила Люкерда.

Князь при виде ее горячей защиты, совершенно неожиданной, устыдился и сжалился наконец над плачущей. Подумал, что ведь она не виновата, что ее навязали ему. Замолчал и больше не настаивал. Однако одна угроза вызвала такой плач в бедной женщине, что она не могла успокоиться. Князь ушел, оставив ее в слезах.

Орха, вернувшись, испугалась ее состояния и допытывалась причин, но Люкерда не хотела ничего сказать. Слезы объяснила испугом, вызванным, как всегда, приходом мужа.

Подсматривавшая Бертоха сейчас же явилась поглядеть, чем кончился разговор, притворяясь очень нежной и заботливой, хотя и поглядывала со злостью и на княгиню, и на Орху.

Князь в течение некоторого времени не возобновлял разговоров о няне. Заботливая старушка придумывала для своей княгини разные развлечения; по вечерам с двумя-тремя служанками и несколькими старшими придворными она отправлялась с ней в поля и леса. Здесь Люкерда возвращалась к жизни, прислушиваясь к песням поселян, которые она любила, часто останавливая проходивших мимо женщин, которым давала мелкие подарки, чтобы вызвать их на разговор или же послушать песен, напоминавших ей поморские и кашубские песни.

Бертоха и тут сумела найти вину, посмеиваясь, что княгиня любит молодежь, и что она создана быть женой поселянина, а не великого князя. По ее мнению, не пристало такой особе любоваться сельскими развлечениями.

— В замке ей не нравится, — говорила она, — а в поле на сене с челядью — лучше и не надо. Там у нее и смех, и веселье, даже плясать готова, а у нас все в слезы. Ей бы надо деревенского парня и хату, а не князя во дворце. Орха ей помогает в непристойных развлечениях! Шляются по окрестностям, по лесам, а что там творится во время прогулок, кто же знает?

Так язвительно нашептывала Бертоха, но Пшемко не запретил прогулки, а только строго приказал ей не отходить от княгини.

Шла грузная и полная Бертоха, проклиная госпожу. При ней все умолкали и печально выглядели. Вскоре из-за осенних холодов прогулки прекратились, и Люкерда опять уединилась в своих комнатах.

Как ко всему на свете привыкает человек, так и она понемногу привыкла к своей неволе.

VI

Два года прошло или, вернее, протянулось тяжелыми шагами, словно два столетия. Почти ни в чем не оказалось перемен при познанском дворе. Пшемко не привык к жене и не отвык от немки, все больше и больше забиравшей над ним власть.

Дочь рыцаря лучше подходила к нравам молодого пана; переодевалась в мужской костюм и ехала с ним в леса, а на охоте не было более храброго и дерзкого человека. Приходилось другим защищать ее и оборонять, так как она неоднократно бросалась на кабана, медведя, волка, хотя ей и не хватало сил. Именно тогда Пшемко и любил ее больше всего, когда она проделывала такие вещи, когда затем свободно перебрасывалась словечками с придворными и охотниками, не краснея и не стыдясь ничего, не заботясь о людском мнении.

Зная свою власть, Мина пользовалась ею и даже слишком, а Пшемко подчинялся.

Иногда вспыхивали ссоры столь резкие, что кончалось дракой. Тогда князь по несколько дней не ходил к ней, а Мина в отчаянии и гневе каталась по полу, особенно когда ей сообщали, что князь у жены.

В конце концов подкупленная Бертоха отправлялась тайком к барину и рассказывала, как его Мина крепко любит, как без него не может ни есть, ни спать, что, пожалуй, еще отравится или бросится в воду, а другой такой не найти.

Как только Пшемко делался мягче по отношению к Люкерде и, поссорившись с Миной, шел к жене и просиживал подольше, среди женской придворной половины начинался переполох, так как там никто не любил поморской княжны; все волновалось и устраивало заговоры, лишь бы помирить князя с любовницей.

Бегали и старались, пока опять не сведут их. Начиналось ссорою, а потом ими снова овладевала страсть.

Люкерда в свою очередь успокаивалась, что ей только и было нужно, так как прожитые годы не примирили супругов. Она чувствовала тревогу при виде мужа, он был полон отвращения к тихому, бледному существу.

Иногда презрительно выражался, что в щецинских водах поймал рыбу с холодной кровью.

Когда, поссорившись с Миной, приходил он к ней и засиживался, то обыкновенно насмехался резко над ее простыми привычками, над ее песнями и разговорами. Краснела, слушая и не отвечая, Люкерда, слезы капали на кросна, а Пшемко при виде их еще пуще сердился.

Сначала княгиня ничего не знала о любовнице, живущей в замке; тогда стали нарочно рассказывать о ней Орхе. Няня не хотела передавать госпоже, горячо желая сблизить супругов. Однако что бы она ни сделала в этом смысле, все шло прахом.

Не имея возможности уведомить княгиню насчет немки при посредстве няни, Бертоха, выждав момент, сама пошла к ней с разговорами. Прикинувшись жалостливой и очень привязанной, вздыхая над судьбой княгини, жаловалась она, что княгиня не снискала любви мужа. Шепотом сообщила ей, какова была причина.

Покраснела, слушая, Люкерда, хотела было перебить и не позволить окончить, но Бертоха добилась своего и все выложила, даже и то, что Мина проживает в замке, и когда к ней князь ходит.

После ее ухода княгиня ударилась в слезы, а Орха, придя и увидев, догадалась, по какому поводу. Люкерда передала няне все, о чем ей рассказали.

— А! Я об этом давно знаю! — воскликнула Орха. — Но что нам делать? Зачем себя травить? Она здесь раньше нас.

Раз как-то Бертоха показала княгине прогуливавшуюся по двору красавицу-гордячку Мину.

Люкерда увядала, бледнела, болела; Мина цвела, словно роза насмехаясь своей юной красотой над ранней старостью княгини.

На белом личике княгини слезы провели морщины, глаза был" заплаканы, она кашляла и теряла силы. Давила ее тоска. Часто закрывая глаза, улетала мысленно в свой прежний мир, веселый и свободный. Вернуться туда — величайшее счастье; она готова была бы сбежать даже пешком, как супруга князя Генриха Лысого, — но ее тщательно берегли. Надо было тут увядать и медленно умирать.