Россини

— Я весь внимание.

— Не очень-то, насколько я могу судить. И все же, с вашего позволения, я продолжу. Граф Аздрубале подозревает, что друзья злоупотребляют его гостеприимством, что они только притворяются друзьями, находя в этом свою выгоду. Он сомневается и в прекрасной вдове, которая намекнула ему о своих нежных чувствах и к которой он тоже неравнодушен. Неужели и она притворяется влюбленной только из-за его богатства? Тут ему приходит в голову мысль подвергнуть испытанию искренность чувств друзей и маркизы. Он переодевается турецким купцом, является в графский дом, выдает себя за кредитора графа, сообщает, что тот разорен, что у него уйма долгов и он, купец, пришел описать его имущество. С помощью подставных лиц он начинает опечатывать имущество графа и при этом, чтобы его не узнали, говорит на смешном, ломаном итальянском языке. Что произойдет дальше?

— Смутно, но догадываюсь.

— Оставьте свои догадки при себе. Дальше фальшивые друзья, поверив, будто граф разорен, и понимая, что больше не смогут пользоваться его гостеприимством, тут же покидают его дом. А красавица вдова и некоторые настоящие друзья остаются, сочувствуют горестной судьбе графа и великодушно предлагают свою помощь. Так «пробный камень» помогает графу отличить подлинное от фальшивого и узнать, кто действительно любит его. В завершение он женится на прекрасной маркизе.

Сюжет нравится Россини. И Романелли, умеющий работать очень быстро, уже через несколько дней приносит маэстро законченное либретто комической оперы. Россини знакомится с ним. Это веселая, остроумная история, полная блистательных находок, со множеством смешных и трогательных сцен.

Однако среди персонажей маэстро обнаруживает фигуру, о которой Романелли не упоминал. Это некий Макробио, глупый и самонадеянный журналист. Карикатура на него удачная, но опасная, потому что она, несомненно, вызовет возмущение всех журналистов.

— Мне кажется, не стоит вызывать огонь на себя сразу всех писак, — замечает Россини.

— Беру ответственность на себя, — заявляет Романелли.

— Хорошенькое дело! А нападать будут и на вас, и на меня?

— Боитесь?

— Нападения — нет, журналистов — тем более, а вот нападения журналистов — да. Даже если это будут символические нападки на газетной полосе. Впрочем, карикатура сделана остро и высмеивает только глупых и самонадеянных журналистов. Попробую смягчить сатиру музыкой, нужен привлекательный музыкальный образ.

И фигура Макробио остается в либретто. Россини с головой погружается в работу.

Когда он приглашает послушать какие-то отрывки Марколини, она обнимает маэстро и говорит:

— Будет большой успех!

А когда он напевает ей вокальную строчку одного квартета, возмущается:

— Грабитель!

— Как так?

— Эта мелодия украдена. Хочешь, спою? Ты взял ее из «Кира».

— Выходит, я ворую в своем хозяйстве.

— Неужели при такой фантазии и таком таланте тебе еще нужно воровать, пусть даже в своем хозяйстве?

— Что поделаешь! Это красивый маленький квартет, зачем же ему плесневеть в «Кире»? К тому же мне лень…

— Разбойник! Но мне-то лучше — меньше придется учить. Этот квартет я пела в Ферраре. Он уже с бородой.

— Ну да, тогда в Ферраре и у тебя была борода на сцене.

— И я снимала ее, чтобы поцеловать тебя.

— Хорошо бы, чтобы теперь публика не поняла, что это квартет «с бородой», и не заскучала.

— Когда пою я, это исключено!

— А когда пишу я?

26 сентября 1812 года. «Первое представление «Пробного камня», комической оперы в двух актах синьора Луиджи Романелли, музыка синьора маэстро Джоаккино Россини». Королевский театр Ла Скала заполнен до предела. Незабываемый вечер. Триумфальный. Публика в невероятном восторге, вызовам нет конца. Имя Россини, как было принято говорить тогда, «вознесено к звездам». Двадцатилетний маэстро внезапно становится кумиром публики. Театр берут едва ли не приступом. Публика, как только может, выражает беспредельный восторг. Опера идет пятьдесят три вечера подряд.

В эти месяцы на улицах Милана нет ни одного человека, кто не напевал бы мелодию из «Пробного камня». Это действительно какое-то всеобщее помешательство. И все счастливы: композитор, либреттист, директор театра, певцы, которым аплодируют, как никогда не аплодировали, знаменитый Алессандро Ролла [31] — великолепный дирижер и первая скрипка, публика, которая в восторге от оперы, столь отвечающей ее вкусам. Бесконечно счастлива Марколини, которая видит, как ее кумир становится кумиром всеобщим, счастье ее, правда, несколько омрачается, когда она замечает, что он превращается и в кумира всех женщин — и светских дам, и простолюдинок.

Марколини во время триумфальной премьеры и на следующих пятидесяти двух вечерах восхищает и покоряет красотой, изяществом, живостью и страстностью. Чтобы доставить ей удовольствие, Россини соглашается исполнить один ее каприз, что могло бы повредить опере, если бы та не была настолько талантлива и совершенна, что способна выдержать некоторое посягательство на свою целостность. Марколини пожелала — и с полным правом — иметь в финале большую арию. Ладно, на это еще можно согласиться.

— Будет у тебя ария, — сказал Россини. — Иссушу мозг и душу, но будет у тебя самая прекрасная ария, какую только можно представить!

Но на этом ее капризы не кончились. Знаменитая певица, обычно столь благоразумная, на этот раз вздумала устроить в финале маскарад.

— Знаешь, как превосходно я буду выглядеть в мужском костюме! — говорит она Россини. — Все увидят, какая у меня хорошая фигура.

— И ты объясняешь это мне! — усмехается Россини.

— Очень жаль, что тебе хочется показать ее и другим.

— Потому что я уверена, опера от этого только выиграет, поверь мне. Ты должен сделать так, чтобы я вышла на сцену в форме капитана…

— Что?

— … в форме гусарского капитана.

— Но зачем?

— Не зачем, а потому, что этот костюм мне очень идет! Вот увидишь!

Никакими силами невозможно было заставить ее отказаться от своей затеи. Впрочем, и Россини, лишь бы доставить ей удовольствие, готов был сделать ее хоть генералом. И поэту Романелли пришлось изменить финал, чтобы дать примадонне возможность продемонстрировать публике свои стройные ноги и гибкий стан. Поэт придумал, будто Клариче тоже решила переодеться, чтобы, в свою очередь, убедиться, любит ли ее граф… И как женщина, и как певица Марколини имела огромный успех, разделив его с композитором. После триумфа на премьере, опьяненная приемом публики, Марколини шепчет маэстро:

— Я же говорила тебе, Джоаккино, что в Ла Скала у тебя будет потрясающий успех! Вот ты и знаменит, уверен в себе, в своем будущем, во всем.

— Ты просто золото, любовь моя! Ты золото, потому что заставила меня приехать сюда! Ты мое счастье, потому что столько сделала для триумфа, сколько не могла бы сделать ни одна примадонна на свете!

— Я так рада слышать это! Но знаешь, почему я сделала все это? Потому что люблю тебя.

— А я разве нет?

— Ну в таком случае, если мы так любим друг друга, почему бы нам не пожениться? Представляешь, какой бы мы были идеальной парой!

— Это неосмотрительно, дорогая. Разве не знаешь, что идеал недостижим на этой бренной земле?

Так, играючи, маэстро пропускает мимо ушей волнующее своей искренностью желание Марколини. Почему? Кто знает! Может быть, ради красивой фразы, а может, ради того, чтобы прослыть скептиком, отказался Россини в то мгновение от счастья, которое коснулось его трепетной мольбой влюбленной женщины.

Бедная Мария Марколини! Сколько волнений доставили ей эти три месяца спевок, репетиций и триумфальных спектаклей! Ее мучила ревность еще задолго до премьеры «Пробного камня», можно себе представить, как настрадалась она потом!

Россини разбивал сердца, словно вихрь. Увы, Мария, женские сердца. Письма, признания в любви, свидания, приглашения на рауты в высшем обществе, на вечера, бог знает где. Невозможно всюду успеть за ним, за молодым, красивым, удачливым, знаменитым другом, умеющим так открыто улыбаться и так остроумно вести беседу.