Степан Разин (Книга 2)

Помощники палача подскочили к Разину. И, махнув народу рукою, он гордо, будто соболью шубу, скинул с плеч палачам на руки отерханные лохмотья, в которые был одет. Перед народом открылись раны, ожоги и язвы от кнута и щипцов, разъеденные солью.

Он стоял ростом выше всех палачей, с высокой богатырской грудью, широкий, прямой, с поднятой головой и смелым открытым взглядом.

«Пусть видит московский народ, каков был Степан Тимофеич. Кто видел, ведь детям и внукам сказывать будет», – подумал Степан.

Кузнец стал сбивать с него цепи. Над площадью раздался лязг. Народ, не поняв, что делается, вытягивал шеи, стараясь получше увидеть.

– Чего там творят? – крикнул кто-то.

– Железы сбивают. На волю хотят спустить! – насмешливо крикнул Разин.

– Молчи! – зашипел дьяк.

– А то показнишь?! – с издевкой бросил Степан.

Палачи его ловко свалили между двух досок.

Началось!

«Покажу, что не боязно человеку гинуть за правду. Пусть не страшатся, встают на своих бояр», – подумал Степан и сжал зубы, чтобы не выдать криком страданий.

Самсонка в красной рубахе склонился над ним, примерился и взмахнул топором.

Разин зажмурил глаза, но боль растаращила их, боль дернула тело от головы до ног, опьянила и помутила все мысли и чувства. Степан не крикнул, он только дышал тяжело и прерывисто, с хрипом...

«Отрубили мне руку», – понял он.

Время шло медленно. Разин открыл глаза. Рука лежала на колесе.

«Моя рука!» – сказал про себя Степан и вспомнил отрубленную руку Лазаря, павшую возле него на стол.

– Давай, – негромко позвал один из помощников палача, склонившихся возле ног Степана.

Палач подошел.

Крик боли рвался из горла, из груди, из живота, но Степан опять удержал его.

Он сквозь туман увидал, как помощник палача, показывая народу, нес к колесу по колено отрубленную ногу.

«Силен и я, как батька Тимош, – думал Степан. – Сколь крови, сколь мук, а я все вижу и все слышу».

Но он не слышал уже всего: часы на Спасской башне звонили словно откуда-то из тридесятого царства. В глазах был туман, в котором двигались неузнаваемые люди, в ушах словно море шумело приливом. И боль растворялась, делаясь глуше. Степан покосился на небо, и ему показалось, что голубые волны тихо качают и кружат его... И вдруг издалека донесся отчаянный громкий крик:

– Простите меня!.. Пустите меня! Государево дело я знаю... Скажу государево дело!.. {Прим. стр. 449 }

Степан узнал голос Фролки. Видя мучения брата, Фрол ужаснулся.

«Сам срамится, народ пугает!» – подумал Степан и сказал неожиданно ясно и внятно:

– Молчи, собака!

Потом почувствовал он, что слабеет уже навсегда. Он опять увидал над собой сивую бороду палача Самсонки, и прежде, чем тот успел взмахнуть топором, чтобы срубить голову, Степан собрал все последние силы и крикнул, как казалось ему, по-старому, сотрясая криком всю площадь и башни Кремля, крикнул так, чтобы с криком выдохнуть жизнь:

– Сарынь на ки-ичку-у!..

Но никто не услышал его, потому что белые, мертвые губы Степана едва шевельнулись, без звука...

1937-1950 гг.