Забайкальцы. Книга 4.

Расходились с военного совета под вечер. На улице Аксенова догнал командир пехотной роты Иннокентий Козлов.

— Слыхал, Иван Иванович, дежурить нас с тобой назначили? — сообщил он, обнимая сослуживца за плечи. — Опять не спать нам в эту ночь.

— Слыхал, — ответил Аксенов и, помолчав, пошутил: — Думал, за прошедшую ночь недосып наверстаю, а тут новый на носу.

— Не горюй, еще успеешь наверстать свой недосып. Вот прогоним белых и сыпанем в свое удовольствие, если живы будем.

— Да уж так. А не будем живы, на том свете доспим!

Не думал Иван Иванович, что эти слова его станут роковыми, что жить им с Козловым осталось не более полутора суток.

ГЛАВА XI

Тревожными были следующий день в Богдати и ночь на двадцать девятое сентября. К этому времени Журавлев уже в точности знал, что японская пехота движется Урюмканом на Култуму — Горбуново, но большая часть этой пехоты идет восточнее, чтобы повести наступление с южной оконечности Богдатского хребта. Одна рота японцев устремилась еще восточнее — к Урову. Впритык к японцам двигались пехотные и конные части «дикой дивизии» барона Унгерна, полуподковой охватывая устье пади Мотогор, чтобы отрезать красным пути отступления на Уров. Кавалерию из трех казачьих полков, при двух батареях, генерал Шемелин провел севернее Мотогора с явным намерением занять горные перевалы от Урова до Урюмкана, чтобы сомкнуть кольцо окружения. Все шло так, как это предвидел Журавлев, и по его приказам партизаны уже занимали позиции на участках предполагаемых боев. Эскадрон за эскадроном уходили конники в ночь, в сумеречную темень; тарахтели пулеметные тачанки; сдвоенными рядами шли пехотинцы; над колоннами, озаренные ущербной луной, колыхаясь, искрились штыки.

В штабе в эту ночь было не до сна: командиры, ординарцы, разведчики — одни, получив последние указания, уходили, появлялись другие — и так всю ночь. Под утро из Зэрена прискакал командир 5-го полка Чугуевский. Узнав, что против занятого его полком участка Зэрен — Крюково белые двинули крупные силы пехоты и конницы, Чугуевский примчался к Журавлеву просить помощи — роту пехоты или батарею Матафонова, которую так некстати высмеял вчера Федоров на военном совете.

Как раз в это время и Матафонов был в штабе. Стоя возле стола, за которым сидел Журавлев, Диомид согласно кивал головой, слушая наказ командующего. По другую сторону, облокотившись на стол, сидел командир пехотной роты Козлов, русокудрый, тридцатилетний человек, в шинели и серой, лихо заломленной на затылок папахе.

— Японцы уже окопались вот на этой высоте, — пояснил Журавлев командирам, водя карандашом по карте. — Три линии окопов и проволочные заграждения успели соорудить. Гранат у тебя достаточно, товарищ Козлов?

— Хватит наперво, да и в запасе есть сотни две.

— Так. С левого фланга тебя поддержит Аксенов с двумя спешенными эскадронами Второго полка. Общее руководство боем возлагаю на тебя, Иннокентий Лаврентьевич.

— Слушаюсь, — кивнул головой Козлов.

Павел Николаевич, все так же водя карандашом по карте, пояснил еще раз, откуда и как начинать бой, где установить батарею Матафонову, указал и свой командный пункт, а пояснения свои закончил словами:

— Повторяю, товарищи, это самый ответственный участок. Потому и батарею нашу туда направляем. Взятие этой высоты будет иметь решающее значение. Понимаете, какое это ответственное дело?

— Понимаем, — вздохнул Козлов, а Матафонов молча кивнул головой в знак согласия.

— Сигналом к началу боя будет красная ракета. Начинает товарищ Матафонов с этого расстояния — прямой наводкой и после пристрелки по первой линии окопов беглым, верно?

— Верно, — мотнул головой Диомид.

— Пехоте под прикрытием этого огня как можно ближе подобраться к японцам и по сигналу зеленой ракеты батарее — отбой, пехотинцы — в атаку и гранатами по окопам. Захватив первую линию, закрепиться в ней, добытые в бою вражеские пулеметы повернуть против них же. Тут снова по красному сигналу в атаку батарея открывает огонь, по зеленому прекращает, пехота в атаку на вторую линию, а затем то же самое на третью, ясно?

— Ясно, — в голос ответили оба командира.

— Пехота выступила?

— Теперь уж на хребте, наверное, ждут меня там! А я мигом, конь у меня добрый.

— Все, товарищи. — Журавлев встал, крепко пожал руки командирам, — Полной вам удачи, надеюсь на успех и видеть вас после боя живыми и здоровыми.

Ушли командиры, Журавлев посмотрел им вслед, обернулся к Чугуевскому:

— Слушаю, Андрей Ефимович.

Чугуевский, поняв уже, что о какой-то помощи тут и думать нечего, досадуя в душе на самого себя, сказал совсем не то, зачем приехал:

— Спросить хочу, Павел Николаевич, может, изменения какие будут?

— Будут. Передай Зарубину и Балагурову приказ: готовить госпиталь с ранеными к эвакуации из Зэрена в Богдать. — И, помолчав, словно отвечая на мысли командира, сказал: — Да, трудновато придется тебе, Андрей Ефимович! Понимаю, как трудно, но послать тебе подкрепление не могу, к сожалению! Хотя знаю, что со стороны Газимура белые двинули на нас Второй Маньчжурский пехотный полк силою в полторы тысячи штыков и Шестой казачий. На Култуму они не пойдут, потому что там позицию занимают японцы. Значит, устремятся вот сюда, — Журавлев пальцем провел по карте, — на твой участок, чтобы отрезать нам путь вниз но Урюмкану и ударить на Зэрен, а затем на Богдать. Устоишь?

Чугуевский скосил глаза на карту, чувствуя, что сердце в груди заколотилось сильнее, застучало в висках, на язык у него так и просилось — пулеметов бы с десяток нам еще, но сказал он опять не то, что думал:

— Устоим… укрепились… Спешил весь полк, окопались. — Осипший, прерывистый голос выдавал его волнение. Он прокашлялся, стараясь говорит бодрее, закончил: — Ничего-о, из окопов-то нас не шибко выбьют.

Журавлев проводил его до дверей, пожимая руку, сказал:

— Надеюсь на тебя, Андрей Ефимович, действуй. Связь держи с Киргизовым, в Богдати он за меня остается, выполняй его приказы.

Мглистое начиналось утро, небо плотно затянули серые осенние тучи, сквозь волнистую толщину их еле сочился мутный рассвет. Ветерок с низовьев Урюмкана чуть шевелил вершины могучих лиственниц на самом гребне Богдатского хребта, темень и жуткая тишина в лесу. В воздухе кружились первые легкие снежинки. К этому времени Журавлев был уже на облюбованной им горке, что возвышалась над другими вершинами Богдатского хребта. Вместе с ним находились три ординарца, единственное средство связи с частями на позициях и с Киргизовым в Богдати. Один из ординарцев держал в руке трофейную ракетницу.

Первые выстрелы, залпы донеслись издалека, с устья Мотогора. Постепенно нарастая, стрельба подкатывалась ближе к Богдатскому хребту; короткие и длинные очереди выстукивали пулеметы Мотогора. А вот уже и далеко западнее хребта заговорили вражеские пушки — там начался бой за Култуму. На ближней, занятой японцами высоте, которую должен атаковать Козлов, бой загорелся, когда уж совсем рассвело. В бинокль со своей горки Журавлев видел замаскированную кустами под горой батарею Матафонова, видел развернутые цепи партизан-пехотинцев: пригибаясь за бугристыми складками горы, камнями и валежником, а на чистом месте ползком продвигались они вперед, к линии вражеских окопов.

Вот они уже достигли половины горы, а японцы молчат, словно и нет их в окопах. В зловещей тишине, плотнее прижимаясь к земле, ползли партизаны. И вдруг оттуда, из окопов залп, второй, третий: злобным лаем залились пулеметы. Такой шквал огня обрушили японцы на партизан, что смели их, казалось, с горы всех до единого. У Журавлева потемнело в глазах, рука с биноклем опустилась, сознание на мгновение опалила мысль: «Конец, погибли наши, все погибли!» Он снова вскинул бинокль, приник к нему глазами и тут же увидел живехонького партизана. Тот по-пластунски, прижимаясь к земле, полз от одного камня к другому. А вот и второго видно, еще, еще…