Казанова

Возможно, самой щадящей формой путешествия из тех, что тогда существовали, был долгий путь на восток к новой русской столице, в Санкт-Петербург. Поскольку большая часть русской торговли велась через балтийские и скандинавские порты, с Голландией и Великобританией, обычно туда добирались морем, и город был спланирован так, чтобы, прежде всего, производить на прибывающих впечатление панорамой, открывающейся с моря. Казанова, однако, прибыл в Россию по суше через Берлин. Он покинул Берлин зимой 1765 года и вернулся обратно дождливым сентябрем следующего года, в «спальном» фургоне, schlafwagen. В России фургоны ставили на сани или же на колеса, и путешественники могли ехать в крытых кабинах, с меховыми двуспальными кроватями. На обратном пути его попутчицей была французская актриса, с которой он познакомился в Санкт-Петербурге. Она заплатила ему за проезд собственной компанией и — как пишет о ней Казанова — венерической инфекцией.

Как венецианцу, Казанове надлежало бы отдавать предпочтение путешествиям по морю — он вырос под шум мягких приливов лагуны на набережной Сан-Самуэле и научился грести прежде, чем ездить верхом. Но, пересекая Ла-Манш по пути в Англию и обратно, Джакомо очень мучился от морской болезни. Он больше привык к венецианским плоскодонным яликам. Буркьелло, в которых он плавал в Падую в 1734 году, были любимым видом транспорта в Венеции и Венето. В самой Венеции ежедневные перевозки грузов и людей, конечно же, осуществляли гондолы; как подсчитано, в 1750 году они перевезли более двадцати тысяч пассажиров. И хотя на картинах того периода гондолы очень похожи на современные, они существенно отличаются — современные гондолы имеют гораздо более высокие борта и неглубокую осадку, чем оригинальные лодки восемнадцатого и девятнадцатого века, и уже не могут пройти под некоторыми небольшими мостами Венеции, и это лишь отчасти обусловлено повышением уровня воды и медленным оседанием построек, а прежде гондольеры помимо прочего гордились большой осадкой своих суденышек.

«История моей жизни» Казановы — один из самых всесторонних отчетов о том, каково было в восемнадцатом веке путешествовать чуть ли не во всех европейских странах. Его записки много шире, чем воспоминания совершающих «большое путешествие», как правило, ограниченное только Францией, Италией, частью Германии и Швейцарии. Рассказ Казановы в некоторой степени уравновешивает изнеженное и англоцентричное восприятие, многое добавляя. Венецианец путешествовал на перекладных, был ограблен, имел в попутчиках знать и куртизанок, плавал вместе с рабами на галерах на Корфу и в Стамбул, был застигнут штормом на пути в Венецию. Кроме того, его воспоминания важны для истории путешествий, поскольку в них содержится множество сведений о маршрутах и поломках, о двадцати семи различных валютах и примерно 470 разных монетах, которыми он расплачивался, об опасностях и удовольствиях в дороге в эпоху, когда путешествовали столь немногие; и кроме прочего — эти странствия во многом объясняют его самого. Заядлый путешественник, бродяга, скиталец, который нигде не может обрести дома, связать себя узами отношений или обязательствами карьеры, может показаться архетипом современным, но восходит, по меньшей мере, к Казанове. К месту у него было такое же отношение, как и к человеку — главенствовала идея приобретения опыта или, по сути, завоевания, что говорит о его беспокойном духе. Но он жил в период относительного мира и стабильности, доброжелательного отношения к иностранцам, в частности к венецианцам, и экономического подъема в новых городах ранней современной эпохи. Помимо всего прочего, он пишет свои мемуары в современном стиле, как описание путешествия. Согласно совету одного современника Казановы, «каждому путешественнику следует иметь в виду два объекта: один — свое собственное развлечение, и второй — сообщение своим друзьям той информации, что он приобрел».

Акт II

Акт II, сцена I

Дорога в Рим и Неаполь

1743–1745

Город Орсара, на побережье Хорватии, был первой остановкой в одном из традиционных маршрутов на юг к Риму, зигзагообразно протянувшимся вдоль Адриатического моря. До наших дней городок остается крошечным портом, «едва ли стоящим упоминания», но Казанова подружился там с рыжим монахом-францисканцем, который, в свою очередь, познакомил его со своим другом-священником, пригласившим их отобедать и, в конечном итоге, в пресвитерий. Впервые в своих мемуарах Казанова упоминает о хорошей местной пище, поднявшей его настроение, — в тот раз это была рыба, обжаренная в оливковом масле и поданная с фриульским красным вином. Он также сошелся с экономкой священника — и, опасаясь заразить ее, был смущен собственной несостоятельностью и тем, что он описывает как ее попытки совратить его. Однако его желания взяли верх над сомнениями, и, решив, что можно прибегнуть к «определенным мерам предосторожности», чтобы избежать упреков в «непростительном грехе» — заведомой передаче инфекции, — он должным образом «дал ей тот ответ, который она ожидала». Трактаты того периода утверждали, что инфекция не может передаться от мужчины к женщине, если семяизвержения в нее не произойдет, — возможно, именно это Казанова имел в виду под «мерами предосторожности». По меркам эпохи, он был хорошо информирован — перед отъездом из Венеции он отдал свой тайник из «запрещенных книг» другу, — но, конечно, был не прав, полагая, что подобные меры могут защитить партнершу.

Затем Казанова отправился далее по хорватскому побережью в Пулу, к месту с потрясающими классическими руинами, в компании францисканца брата Стефано, который обещал показать ему по пути к Риму, как можно бродяжничать в духе святого Франциска. Вместе они поплыли в Анкону, на итальянское побережье, где, как знали, им предстоит остановиться на некоторое время и побыть в карантине — недавно случилась чума в Мессине, на Сицилии, которая торговала с Венецией.

Казанова написал от имени Стефано письма, прося денег у местных церквей и людей, чтобы странники смогли прокормить себя во время карантинного периода и по дороге в Рим. Это было традиционным способом путешествия для бедного духовенства и францисканцев, с их любовью скитаться среди дикой природы и обетом бедности. Стефано и его спутник вскоре были вознаграждены продовольствием и «достаточным количеством вина, которых хватило на все [двадцать восемь дней карантина]». Дальше дела пошли еще лучше. К ним в карантине присоединился турецкий купец, в сопровождении греческой рабыни — рабство было характерной особенностью Османской империи. Томясь от безделья, Казанова в скором времени счел, что влюблен в девушку. Им удалось поговорить через «щели пяти или шести дюймов в поперечнике» между его балконом и ее прогулочным двориком и в течение нескольких дней придумать план совместного побега. Они приложили также активные усилия, направленные на «немедленное физическое единение», — попытки отодвинуть доски с балкона таким образом, чтобы она смогла протиснуться между ними. Казанова, очевидно, убедил ее и, вероятно, самого себя, что влюблен, потому что она предложила ему выкупить ее из рабства или убежать вместе с драгоценностями, которые она сможет украсть у своего хозяина. Но ее затея не сработала, он был разочарован физическими препятствиями связи между ними, и, хотя она, по-видимому, предложила ему оральный секс, время которого он был «обнажен как гладиатор», он отказался от идеи кражи и положил конец ее мечте о свободе. Несостоявшиеся любовники были обнаружены охранником, и их история Пирама и Фисбы окончилась достаточно благополучно для молодого аббата, если уж не для рабыни. Он был освобожден из карантина и, объявив свое сердце разбитым, сразу же отправился пешком в Рим.