Ганнибал, сын Гамилькара

– Так будем торчать? – спросила она, задыхаясь.

Он не знал, что сказать.

– Я хочу так, – капризно сказала Рутта, почему-то вдруг охрипнув.

Солдат, кажется, кое-что уразумел. Она помогала ему делать то, что ей хотелось.

– Сними свой дурацкий пояс, – велела она.

– А как?

– Очень просто.

Он попытался было, но Рутта чересчур прочно обвивала его ногами. Но и тут она пришла на помощь.

– Я так и думала, – говорила она, словно в забытьи. – Ты готов вполне… Так не теряй же времени… Любовь не ждет… Ну же…

… Потом она угощала его иберийскими маслинами, лепешкой собственного приготовления и острой подливой к заячьему мясу, которое она тоже мастерски изжарила на угольях.

Он ел и любовался ею. «Не женщина, – говорил он себе, – а огонь… Может, взять ее в жены?»

– Ты ждешь мужа, Рутта?

Она удивилась.

– Кто тебе сказал?

– Я сам…

– У меня мужей столько, сколько пожелаю.

Он перестал жевать. Ее слова обидели. Ну как это можно – «сколько пожелаю»? Рутта тотчас же подметила, что ему неприятно слышать насчет мужей, перевела разговор.

– Ты очень сильный, – польстила она.

Он молчал, уткнувшись носом в маслины.

– Правда, сильный. Но ты не умеешь пользоваться своей силой. Я должна тебя поучить.

– Зачем?

– Чтобы лучше любилось.

– Разве я что-нибудь не так? – пробормотал Бармокар.

– Нет, все так, – живо откликнулась Рутта. – Но ты очень сильный, понимаешь?

– Нет. – Он невольно взглянул на свои плечи – левое и правое, на туго сжатые кулаки.

Рутта залилась переливчатым смехом. О боги, как красиво она смеялась: и зубки белые – напоказ, и шея тонкая – напоказ, и веселый смех – для услаждения слуха.

– Не туда смотришь, – проговорила она, заливаясь хохотом.

Он непонимающе уставился на нее.

– Ну, где у мужчины сила?

Он выставил кулаки.

А она все хохотала. Ей доставляло удовольствие смущать его.

– Я научу, как надо любить. По-настоящему. И про силу расскажу такое, что от тех слов поумнеешь и своих любовниц будешь с ума сводить.

– Бесстыжая, – повторял он, обнимая ее.

Утром он попрощался с нею. Рутта сладко позевывала, от удовольствия поглаживала себя ладонями.

Он подпоясался, выпил вина. Она спросила беззаботно:

– Ты уходишь надолго?

– Нет. Может, до вечера.

– А я ведь буду скучать.

Он выглянул в маленькое круглое окно, занавешенное какой-то дерюгой: сияло яркое солнце, голубело небо.

– Хороший день, – сказал он.

– А ты на войну собираешься. – Рутта снова зевнула.

Бармокар посмотрел на нее, нежившуюся в постели, выглянул снова в окно. Одно лучше другого: что девушка, что день. В самом деле, при чем здесь война, когда лучшая из войн объявлена Руттой? Дайте, боги, выдержать ее натиск!

Он присел на скамью. Задумался. Снова выглянул в окошко.

– И надолго ты собираешься в поход?

– Кто его знает?

– А все-таки?

– Это же Рим, милая Рутта. До него далеко. Но ведь добраться все-таки надо. И воевать под его стенами надо.

Рутта посерьезнела.

– Значит, не скоро увидимся…

– Почему же, Рутта?

– Если вообще увидимся… Были у меня поклонники. Замуж за них собиралась. Один на дне. Где-то возле Балеар. Другой на берегу Ибера закопан. Третий где-то в Пиренеях пропал…

– Довольно, Рутта! Сколько их было?

– Много. Ведь я любвеобильна.

Бармокар обхватил голову руками.

– Спрячь ножку, Рутта.

– А что?

– Она выводит меня из себя.

– Ну так что ж? Я не боюсь тебя. Можем начать все сначала.

– Мне надо идти. Сотник рассердится.

– Разве он сильнее любви?

Он усмехнулся: при чем, мол, любовь, когда речь о сотнике?

Рутта вскочила, голая бросилась к нему на колени.

– А что если ты не уйдешь в поход?

– Как это? – удивился Бармокар.

– Очень просто: останешься со мной. Неужели тебе умирать охота?

– Почему умирать?

– А как же? Кто-то должен?

– Об этом я не думал.

– А ты подумай… Или ты боишься Гано Гэда?

– Не боюсь.

– Знай, он слабее тебя в десять раз.

– Правда?

– Можешь сказать ему об этом. Я теперь тебя ни на кого не променяю. – Она словно вспомнила что-то очень важное, чего давно не могла припомнить: – А хочешь, я пойду за тобой?

– Куда?

– Куда угодно. В самые Альпы!

– Женщин не берут в такой поход.

– Я последую с каким-нибудь обозом. Я переоденусь мужчиной.

– Из тебя мужчина не получится. Ты слишком женщина.

– Придумаю что-нибудь. Гано Гэд мог бы предложить что-нибудь. Он хитроумный.

Бармокар погладил ее волосы – такие шелковистые, такие ароматные от карфагенских благовоний.

– Когда поход?

– Ранней весной, Рутта.

– Это хорошо. Я брошу все и уйду с тобой.

На берегах Родана

Гано Гэд смотрел на волны Родана, точно впервые видел такую полноводную, шуструю реку. В том месте, где был устроен лагерь пращников, Родан плавно изгибался, вычерчивая на равнинной местности почти правильный полукруг. Вода была мутной после дождей, ничего хорошего не предвещала для того, кто пожелал бы перейти ее вброд.

– Ничего себе, – проговорил он, – чтобы сунуться в нее, надо иметь не врага на том берегу, а хороших помощников при переправе. Именно помощников, да числом поболее. Серьезная вещь, – заключил Гэд, словно в Карфагенском порту увидел полупустое рыбачье суденышко, возвращающееся с многодневной путины.

– Я так полагаю, Гэд: они немножко того… – сказал Бармокар, поглаживая ладонью алый шрам на щеке.

– Что – того?

– Знал командующий об этой реке?

Гэд строго воззрился на своего друга:

– Не говори глупостей, Бармокар! Ты не смотри на его молодость. Котелок у него варит за пятерых. Ты меня понял?

– Что же ты хочешь сказать?

– А то, что он знает и знал про эту реку столько, сколько не ведает о ней весь римский сенат. – И с портовым акцентом спросил: – Варишь?

– Варю, – в тон другу ответил Бармокар.

– Наш Ганнибал и шагу не ступит, пока семижды не отмерит. Я уверен, что реку эту он даже во сне видел такою, какою ему описывали лазутчики, А ты знаешь, сколько их у него?

– Откуда мне знать?

– Мне что – все разжевывать тебе и класть в рот? Не довольно Рутты?

– При чем тут Рутта?

– Забыл? Кто тебя познакомил с ней? Кто уступил ее тебе? – И Гэд добавил: – По-братски.

– Ну, ты. Но при чем сейчас она? – Бармокар нахохлился, как воробей в ненастье. Он стал в последнее время смешно дуться, когда Гэд произносил имя Рутты. – Давай условимся, Гэд…

– Давай.

– Я тебе благодарен за нее. Но больше не напоминай о ней, словно о… – И вдруг замолк.

– Говори, говори…

– Словно о гулящей девчонке из портового кабачка.

Гэд чуть не расхохотался.

– Извини меня, но, может, я кое-что запамятовал?

Бармокар вскинул глаза.

– Разве не я познакомил?

– Ты.

– Разве это было не в харчевне, Бармокар?

– В харчевне – да. Но не в кабачке портовом.

– Верно, не в кабачке. Ты думаешь, я уступил ее тебе со спокойным сердцем? Может, я любил ее…

– Как так – любил? – удивился Бармокар. У него, как у малого дитяти, отвисла нижняя губа.

– А очень просто: любил, и все. Может, и сейчас люблю. Ведь сердцу не запретишь.

Бармокар точно язык проглотил: смотрит на друга, в глазах много всякой всячины, а на кончике языка – ничего. Одна пустота.

Но Рутта слишком много значит для Бармокара, чтобы просто вот так закончить на полуслове разговор.

– Что ты хочешь сказать, Гэд?

– Вот так: ничегошеньки, – усмехнулся Гэд.

– Нет, ты что-то насчет любви заговорил…

– Что с того?

Как объяснить этому верзиле, этому идиоту карфагенскому, что нельзя походя мазать Рутту своей любовью? Уж лучше помолчи, если в голове одна дурость и ничего святого…