Падение титана, или Октябрьский конь

Она затихла, ресницы веером опустились на мертвенно-бледные щеки. Пришли сладкие мысли. Она стала придумывать, какими способами убьет Порцию. О, какой это будет день! Потом резко открыла глаза. Взгляд стал яростным и тяжелым. Нет. В первую очередь надо решить намного более важный вопрос — как выручить Брута, чтобы эта безумная катастрофа не погребла его бесповоротно, чтобы род Сервилия Цепиона и род Юния Брута вышел из нее, не потеряв ни состояния, ни репутации. Цезарь мертв, но крах семейства его не вернет.

— Уже два часа, как стемнело, — сказал Антоний. — Теперь, пожалуй, можно.

— Можно что? — спросила Фульвия. Взгляд ее фиолетово-синих глаз потемнел. — Марк, что ты задумал?

— Пойду в Общественный дом.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что он действительно мертв.

— Конечно, он мертв! Если бы это было не так, кто-нибудь тебя известил бы. Останься дома, пожалуйста! Не оставляй меня одну!

— С тобой ничего не случится.

И он ушел, накинув на плечи зимний плащ.

Карины, один из самых богатых кварталов Рима, ответвляясь от Эсквилинского холма, почти примыкали к Форуму. А от квартала публичных домов их отделяли несколько храмов и дубовая роща. Идти было недалеко. Лампы отбрасывали колеблющийся свет на Священную дорогу, очень людную в этот поздний час, ибо все шли к центру Рима в ожидании хоть каких-нибудь новостей. Закрыв лицо плащом, Антоний пробился через толпу, двигавшуюся к Нижнему Форуму, и продолжил путь. Пространство вокруг Общественного дома было заполнено. Он опять пробился сквозь толчею и на глазах у всех, чего совсем не хотел, постучал в дверь. В ту, что вела в покои великого понтифика, являвшиеся резиденцией Цезаря. Никто его не остановил. Многие безутешно плакали. Все это были простые римляне. Ни одного сенатора. Ни одного.

Узнав Антония, Трог открыл дверь настолько, чтобы он смог протиснуться внутрь, и быстро закрыл ее. За Трогом стоял Луций Пизон, его смуглое лицо было мрачным.

— Он здесь? — спросил Антоний, бросив плащ Трогу.

— Да, в храме. Пойдем, — ответил Пизон.

— А Кальпурния?

— Моя дочь в постели. Этот странный египтянин дал ей снотворное.

Храм располагался между двумя половинами Общественного дома. Это было огромное помещение без какой-либо статуй, ибо оно принадлежало numina, призрачным римским богам, бесформенным и безликим, чей культ на несколько столетий предвосхитил зачатки греческих религиозных представлений и служил основной составляющей религии Рима. Эти незримые силы управляли разнообразными функциями, действиями и вещами. Им, например, были подвластны кладовые, зернохранилища, колодцы и перекрестки. Зал был залит ярким светом, идущим от множества канделябров. Большие двойные бронзовые двери распахнуты в обе стороны: одни — на колоннаду, обегающую перистиль, другие — в мистическую обитель царей с двумя миндальными деревцами и тремя мозаичными дорожками, ведущими к дальним дверям. Вдоль каждой из стен этого помещения располагались восковые маски старших весталок со времен первой весталки Эмилии, встроенные в миниатюрные подобия храмов, каждый на дорогом пьедестале.

Цезарь сидел на черных похоронных дрогах в центре зала и словно бы спал. Только Хапд-эфане знал, что верхняя часть левой стороны его лица тщательно смоделирована из нанесенного на кисею воска. Глаза и рот закрыты. Шокированный и испуганный намного сильнее, чем ожидалось, Антоний медленно подошел к дрогам и заглянул в лицо спящему. Великий понтифик был облачен в соответствующие одежды. Тога с туникой в алую и пурпурную полосы, на голове дубовый венок. Не было, правда, кольца с печаткой, которое он обычно носил. Длинные тонкие пальцы сложены на коленях, ногти подстрижены и отполированы.

Внезапно Антоний понял, что больше не может этого выносить. Он повернулся, вышел из храма и направился в кабинет Цезаря. Пизон шел за ним.

— Здесь есть какие-нибудь деньги? — спросил Антоний.

Пизон удивился.

— Почем я знаю? — довольно грубо ответил он.

— Кальпурния знает. Разбуди ее.

— Что?

— Разбуди Кальпурнию! Она знает, где он держит деньги.

Говоря это, Антоний открыл ящик письменного стола и стал шарить в нем.

— Антоний, прекрати!

— Я наследник Цезаря, все равно все это будет моим. Какая разница, сейчас или позже я возьму отсюда немного? Меня преследуют кредиторы, я должен найти хоть какие-то деньги, чтобы завтра же заткнуть им рты.

В гневе Пизон был ужасен. Лицо его от природы имело зверское выражение, а оскал дополнительно обнажал ломаные и гнилые клыки. Он схватил Антония за руку, выдернул ее из ящика и задвинул его.

— Я сказал, прекрати! И я не собираюсь будить мою бедную дочь!

— Говорю же тебе, я его наследник!

— А я — душеприказчик! И ты ничего здесь не сделаешь и ничего не возьмешь, пока я не увижу его завещание! — объявил Пизон.

— Хорошо, это можно организовать.

Антоний быстро вернулся в храм, где Квинктилия, старшая весталка, проводила ночное бдение возле тела главного жреца Рима.

— Ты! — рявкнул Антоний, грубо сдернув ее со стула. — Принеси завещание Цезаря!

— Но…

— Я сказал, принеси мне завещание Цезаря, и сейчас же!

— Не смей беспокоить сон Цезаря! — прорычал Пизон.

— На это мне нужно время, — пролепетала испуганная Квинктилия.

— Тогда не трать его понапрасну! Найди завещание и принеси в кабинет. Шевелись, толстая, глупая свинья!

— Антоний! — рявкнул Пизон.

— Он мертв. Ему все равно! — Антоний махнул рукой в сторону Цезаря. — Где его печатка?

— У меня, — просипел Пизон.

Его душил гнев, не давая кричать.

— Отдай мне ее! Я его наследник!

— Нет, пока я не буду в этом уверен.

— У него должны быть ценные бумаги, купчие и все такое, — пробормотал Антоний, роясь в бюро.

— Есть, но не здесь, алчный и глупый осел! Все у банкиров. Он ведь не Брут, чтобы заводить в доме комнаты-сейфы.

Опередив Антония, Пизон сел за стол.

— Молю богов, — холодно сказал он, — чтобы смерть твоя была медленной и ужасной.

Появилась Квинктилия со свитком в руке. Антоний двинулся к ней, но она ловко обогнула его и с удивительным проворством передала свиток Пизону. Пизон взял свиток и поднес его к лампе, проверяя, цела ли печать.

— Спасибо, Квинктилия, — сказал он. — Пожалуйста, попроси Корнелию и Юнию прийти сюда в качестве свидетельниц. Этот неблагодарный настаивает, чтобы завещание Цезаря было вскрыто сейчас.

Три весталки, с головы до ног в белом, встали возле стола. На головах семь накрытых вуалью кругов витой шерсти. Пизон сломал печать и развернул документ.

Он и так умел бегло читать, а тут ему еще помогло обыкновение Цезаря ставить точку над первой буквой каждого слова. Прикрывая рукой текст от пары горящих нетерпением глаз, Пизон быстро просмотрел его. Не говоря ничего, он запрокинул голову и захохотал.

— Что? Что?!

— Ты никакой не наследник Цезаря, дорогой мой Антоний! На самом деле ты тут даже не упомянут! — еле выговорил Пизон, суетясь в поисках носового платка, чтобы вытереть слезы. — Молодец, Цезарь! Ай, молодец!

— Я не верю тебе! Дай сюда!

— Антоний, здесь три весталки, — предупредил Пизон, передавая Антонию свиток. — Не пытайся порвать завещание.

Ухвативший документ дрожащими пальцами Антоний практически ничего не смог в нем прочесть. В глаза сразу бросилось ненавистное имя.

— Гай Октавий? Этот жеманный, чопорный маленький педик? Или это розыгрыш, или Цезарь был не в своем уме. Конечно розыгрыш! Я… я буду протестовать!

— Пожалуйста, попытайся, — сказал Пизон, выхватывая у него завещание.

Он улыбнулся весталкам, тоже весьма довольным тем, что возмездие не заставило себя ждать.

— Это неопровержимо, Антоний, и ты это знаешь. Семь восьмых Гаю Октавию, одну восьмую поделить между… хм… Квинтом Педием, Луцием Пинарием, Децимом Брутом… это не выйдет, он один из убийц… и моей дочерью Кальпурнией.

Пизон откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Антоний стремглав кинулся к выходу, но Пизон предпочел этого не заметить. Он, улыбаясь, подсчитывал: «У Цезаря должно быть по меньшей мере пятьдесят тысяч талантов. Одна восьмая — это шесть тысяч двести пятьдесят талантов. Если вычеркнуть Децима Брута, который ничего не может наследовать в результате совершенного преступления, это дает моей Кальпурнии свыше двух тысяч талантов. Ну, ну, ну! Он и ее не забыл, как порядочный муж. Я, разумеется, к этим деньгам не притронусь… без ее согласия, во всяком случае».