Над бездной

— У храма Весты, — прибавил другой.

— От безнадежной любви к весталке, — сказал третий, — на нем нашли письмо, адресованное ей.

— Ложь! интриги! клевета! — вскричала Дионисия, — будьте вы прокляты, погубители невинного человека, погубители единственного существа, могшего составить мое счастье!.. будьте вы прокляты от Стикса и Оркуса, от Эмпирей и Тартара, от всех богов, богинь, гениев и духов! пресмыкайтесь, как гады, без пристанища при жизни!.. да останутся ваши тела без погребения на пищу псов и коршунов после смерти!..

Красавица упала без чувств на руки своих подруг.

— Конец и ей! — шепнул Катилине Лентул.

— Конец не ей, а ее упорству, — возразил злодей, — она и Фламма теперь наши.

Дионисия очнулась через месяц после жестокой горячки; очнулась она не в Риме, а в Этрурии, в неволе у ненавистного ей старика-мота. Для несчастной красавицы кончилось со смертью Афрания все дорогое и милое в жизни. Энергия ее была не настолько сильна, чтобы противостоять потоку неумолимой жизни. Она апатично покорилась своей судьбе и понеслась, махнув на все рукой, как пловец в челноке без руля и весел; она стала веселиться с теми же самыми погубителями, которых так энергично прокляла в минуту горя.

Прошло несколько лет… прежнюю птичку нельзя было узнать: она превратилась из легкой веселой астрильды в безобразную, толстую ворону, одетую в павлиньи перья.

Старик Фламма промотался и превратился из друга в слугу своего услужливого и льстивого кредитора, Катилины, который завел в его этрусском поместье такой же притон горных бандитов, какой был у него прежде для корсаров в Риноцере.

Глава XVI

Тайная казнь

На другой день после таинственной смерти Афрания Марк-Аврелий и Цецилия пришли к храму Весты. В квартиру Марции их не впустили; Лициний их не принял; им осталось одно утешение: ждать разъяснения дела при публичном суде над их дочерью. Скорбный отец немедленно занялся расспрашиваньем о малейших подробностях дела каждого человека, могшего быть полезным; он не жалел денег; в Остии были найдены корабельщики, привезшие юношу в отечество, могшие обличить клятвенно ложь в подложном письме о его недельном пребывании в городе. Все родные были готовы также подтвердить, что никто никогда не видал ничего подозрительного между весталкой и убитым. В один день все было готово для спасения погибающей. Все могло кончиться благополучно, если б новая бездна не разверзлась под ногами Марции; эта бездна была — раскаяние Лициния в своей торопливости. Он разгласил дело сгоряча, обрадовавшись возможности насолить Марку-Аврелию, с именем которого клеветники сплели давно его имя с тайным участием в каких-то общих взятках по подрядам и доставлению должностей, что было в высшей степени мучительно для души честного, строгого старика. Вполне убежденный в виновности Марции, Лициний наутро раскаялся в разглашении скандала и захотел непременно спасти виновную от бесчестия, несмотря на вражду к ее отцу, потому что от этого страдала не только дева, но и честь храма.

Замять дело, думал Лициний, уже невозможно, потому что улики слишком сильны; если он не назначит немедленно коллегиальный суд, то его обвинят в потворстве соблазну, а суд может произнести один приговор: публичное сечение осужденной и погребение заживо.

Призвав своих помощников, старик приказал им изготовить к ночи все, что спасало честь весталки в таких случаях, не раз повторявшихся, за что родные виновных были ему благодарны.

Арестованная, которую весь день никто не посетил и не утешил, изнемогшая от жажды и голода, а еще больше от мучительных мыслей, лежала на своем ложе во мраке, сравнивая этот мрак. с тем, что ждет ее скоро в ужасной глубокой пещере за Капенскими воротами среди скелетов ее истлевших предшественниц, между которыми, вероятно, были и невинные мученицы, жертвы интриг, подобные ей.

Энергия совершенно покинула несчастную девушку, весь день не кормленную; инстинкт самосохранения взял верх над ее благородной гордостью и злобой на придирчивого начальника. В её уме царила одна мысль, полная ужаса, — мысль об истязаниях и смерти. Честная или позорная, тайная или явная, быстрая или медленная, — смерть казалась одинаково ужасной для этого молодого существа, полного жизненных сил, любимого родными и подругами.

К этому ужасу и естественному отвращению жизни от смерти присоединилось еще тяжкое сознание, что казнь последует ни за что, ни про что, в угоду каким-то неизвестным злодеям, быть может, противникам ее отца, или Люция-Фабия, или даже врагам Росции, обожавшей свою патронессу и ее дочерей.

Эти мысли, как неумолимые палачи, терзали Марцию весь день; ей хотелось, во что бы то ни стало, спастись от смерти.

Ей представились ясно, со всеми подробностями, одна за другой, вес сцены ожидающей ее участи: все весталки собираются в ее квартире на заре, одевают ее в ее лучшее платье и все знаки ее сана; многие ее жалеют, плачут, просят на память какую-нибудь вещицу; другие тайком рады ее гибели, злорадно глядят на нее, подмечая с любопытством каждое ее слово и вздох. Ее торжественно ведут в дом Великого Понтифекса, в залу суда, где уже собралась многочисленная публика; происходит допрос, свидетельские показания, присяга, предъявление улик, чтение приговора. Ее ведут на двор; там все уже готово на устроенном эшафоте: скамья и розги. Толпа глядит, как Великий Понтифекс снимает с осужденной священную повязку, покрывало, пояс, самое платье… боль и стыд при истязании…

На нее надевают простое платье, связывают ей ноги и руки… весь персонал храма становится попарно для шествия за город. Осужденную кладут в открытый гроб или на носилки и несут… могила видна вдали, зияя, как пасть чудовища, готового поглотить свою жертву.

Все останавливаются; Великий Понтифекс развязывает осужденной руки и ноги, набрасывает на нее черное покрывало, сводит ее по лестнице в ужасное подземелье, где горит тусклый ночник… лестницу убирают, — тяжелый камень заслоняет дневной свет навеки… все кончено.

Но Марция хочет жизни…

Засов двери в ее комнату проскрипел, дверь отворилась, и вошел Лициний, облаченный во все знаки своего верховного сана. Увидев Великого Понтифекса, Марция бросилась к его ногам, с рыданьем умоляя о пощаде и клятвенно уверяя снова в своей невинности.

— Во внимание к трудам твоего отца на пользу государства, оказываю тебе, Марция, снисхождение, единственно возможное в этом случае, — сказал Лициний, — моей властью я избавляю тебя от публичного сечения розгами и погребения за Капенскими воротами.

Его речь звучала торжественно и мрачно; он говорил, как бы; отчеканивая каждое слово. Обратившись к своим четырем помощникам, стоявшим у двери со светильниками, Лициний сказал:

— Распорядитесь всем, что нужно для спасения чести весталки!

Двое из этих понтификов внесли в комнату светильники и поставили на стол; другие двое внесли, поставили среди комнаты и открыли тесный, деревянный гроб, обитый внутри мягкими, пуховыми подушками.

Все четверо остановились в ожидании дальнейших приказаний.

Увидев эти ужасные, таинственные приготовления и поняв их смысл, Марция еще сильнее зарыдала, обняв колена Великого Понтифекса и произнося бессвязные слова последней тщетной мольбы к неумолимому судье.

— Исполните ваш долг! — сказал Лициний понтификам; его голос прозвучал мрачно и глухо, почти шепотом.

Марция была близка к потере сознания; уцепившись обеими руками за одежду жреца, она рыдала и лепетала свои мольбы и уверения.

Понтифики медленно, точно совершая жертвоприношение, приступили к осужденной, разжали ее пальцы, судорожно стиснувшие одежду Лициния, подняли ее, уложили в гроб, расправили ее платье, руки, ноги и волосы и осторожно накрыли тяжелою крышкой, обитой с внутренней стороны, как и весь гроб, такими же мягкими, пуховыми подушками, которые плотно прилегли к лицу и всему телу несчастной жертвы, не могшей после этого пошевелиться в предсмертных конвульсиях.