Иван Болотников

И одарили!

Сваха Агата уступила место жениху. Два казачонка протянули между новобрачными красную тафту, чтоб прежде времени друг друга не касались. На стол же подали первое яство. Батюшка Никодим начал молитву, а Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили чесать и «укручивать» невесту.

Сваха Агата заплела невестины волосы в косы, перевив их для счастья пеньковыми прядями. Молвила строго да торжественно:

– Кику княгине!

Кику подали «сидячие боярыни». Сваха приняла и надела ее на голову невесты.

А за столами становилось все гомонней. Посаженный отец Гаруня похваливал молодых да все чаще и чаще прикладывался к чарке.

– Гарная у тебя будет жинка, князь. Живи да радуй-с я. Мне б твои лета. Лихой я был парубок, ох, лихой!

Васюта и снеди не пробовал, и к чарке не прикасался, и в разговоры не вступал: все это дозволялось лишь после венца. А теперь сиди молчком, поглядывай на гостей да красуйся.

– Да ты и теперь хоть куда! – подтолкнув деда, молвил сват Секира.

– Э, нет, хлопец, не тот стал Гаруня. Помни, Устим-ко: до тридцати лет греет жена, после тридцати – чарка вина, а после и печь не греет. От старости зелье – могила, – сокрушенно высказал Гаруня.

– Складно речешь, дед, – крутнул головой Секира. – Так-то уж никто тебя и не греет?

– Никто, хлопец.

– А чего ж чару тянешь?

– А як же без чары, хлопец? – подивился дед. – Чара – последняя утеха. Один бес, помирать скоро.

– Вестимо, дед. Помирать – не лапти ковырять: лег под образа да выпучил глаза, и дело с концом. Помирай, дедко!

– Цыц, собачий сын! – осерчал Гаруня. – Я ишо тебя переживу, абатура! Не тягаться тебе со мной ни вином, ни саблей. Башку смахну – и глазом не моргнешь. Айда на баз, вражина!

Секира захохотал, крепко обнял деда.

– Вот то казак, вот то Муромец! Люб ты нам, дедко. Так ли, застолица?

– Люб! – закричали казаки.

Гаруня крякнул и вновь потянулся к чаре.

Как только подали на стол третье яство, сваха Агата ступила к родителям невесты.

– Благословите, Григорий Матвеич да Домна Власьевна, молодых вести к венцу.

Застолица поднялась. Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили молодых иконами и, разменяв «князя» и «княгиню» кольцами, молвили:

– Дай бог с кем венчаться, с тем и кончаться.

У крыльца белой избы стояли наготове свадебная повозка и оседланные кони. Повозка нарядно убрана, дуга украшена лисьими и волчьими хвостами, колокольцами и лентами. Невеста и свахи уселись в повозку, а жених, его дружки и отец Никодим взобрались на верховых лошадей. Они поехали в храм впереди «княгини». Никодим ехал и сетовал:

– Сказывал: храм надобен. Не послушали, святотатцы, стены рубить кинулись. А где ж я буду молодых венчать? Экой грех, прости, господи!

– Не горюй, отче. У себя в дому обвенчаешь, – успокаивал батюшку Болотников.

– Да то ж не храм, сыне! Ни врат, ни алтаря, ни аналоя! Нет в дому благолепия. Срамно мне молодых венчать, неслюбно им будет.

– Это им-то неслюбно? Да они в чистом поле рады повенчаться. Не горюй, отче! – весело произнес Болотников.

Ясельничий Нагиба стоял у «храма» и сторожил, чтоб никто не перешел дороги меж конем жениха и повозкой невесты. А батюшка уже был в своей избе, уставленной свечами и иконами. Глянул на венчальное подножие и аналой, сделанные наспех, вздохнул и застыл в ожидании у «врат».

Любава, в сопровождении свах, вышла из повозки и, по-прежнему закрытая покрывалом, направилась к «храму».

– Про замок не забудь, – тихонько подсказала сваха.

– Не забуду, Агатушка, – улыбнулась невеста.

Любава подошла к «вратам», опустилась на колени и

принялась грызть зубами «церковный» замок. Молвила обычаем:

– Мне беременеть, тебе прихоти носить.

Свадебные гости принялись кидать под венчальное

подножие гроши и полушки.

– Быть молодым богатыми! Жить полной чашей. Жить не тужить!

Отец Никодим приступил к обряду венчания. «Сидячие боярыни» набожно крестились и глаз не спускали с молодых. Под венцом стоять – дело собинное, чуть оплошал – и счастья не видать. Обронил под венцом обручальное кольцо – не к доброму житью; свеча затухнет – скорая смерть. А кто под венцом свечу выше держит, за тем и большина.

Молодые ни кольца не уронили, ни свечи не загасили, а задули их разом, чтоб жить и умереть вместе. То всем гостям пришлось по сердцу: не порушили обряда молодые, быть им в крепкой любви да согласии.

После венчания с Любавы сняли покрывало. Отец Никодим поустал от усердия да и к чаре торопился; на рысях проглаголил новобрачным поучение и подал им деревянную чашу с красным вином. Молодые трижды отпили поочередно. Опорожненную чашу Васюта бросил на пол и принялся растаптывать ногами. Топтала чашу и Любава: чтоб не было между мужем и женой раздоров в супружеской жизни. Свадебные гости поздравляли молодых, а набольший дружка поспешил к дому жениха, где новобрачных дожидались посаженные родители.

– Все слава богу! Повенчались князь да княгиня.

Посаженные вышли к молодым с иконой и хлебом-

солью. Благословив их, молвили:

– Мохнатый зверь – на богатый двор. Молодым князьям да богато жить.

– А жениховы дружки закричали:

– Здравствуйте, князь со княгиней, бояре, сваты, гости и все честные поезжане! Милости просим на пирок-свадебку!

Молодые и гости вошли в курень. Но за столы не сели: ждали слова набольшего дружки. А тот молвил:

– Как голубь без голубки гнезда не вьет, так новобрачный князь без княгини на место не садится. Милости прошу!

Но молодые вновь за стол не сели. К лавке подошла сваха Агата и накрыла место молодых шубою.

– Шуба тепла и мохната – жить вам тепло и богато. Милости прошу, князь да княгиня.

Молодые сели. На них зорко уставился ясельничий; ежели молодые прислонятся к стене, то счастью не бывать: лукавый расстроит. Но они и тут не сплоховали.

Лишь только все уселись, как гости начали славить тысяцкого:

– Поздравляем тебя, тысяцкий, с большим боярином, дружкою, поддружьем, со всем честным поездом, с молодым князем да со княгинею!

Гости подняли заздравные чары, однако не пили: ждали, когда осушит свою чару тысяцкий. Федька стоял нарядный и горделивый, и никого, по обычаю, не поздравлял. Но вот он до дна выпил чару, крякнул, крутнул ус и молодецки тряхнул черными кудрями.

– Гу-у-ляй!

И начался тут пир веселей прежнего!

В полночь набольший дружка завернул курицу в браную скатерть и, получив от Григория Матвеича, Домны Власьевны, посаженных родителей благословение «вести молодых опочивать», понес жаркое в сенник. Молодые встали и подошли к двери. Григорий Матвеич, взяв руку дочери и, передавая ее жениху, напутствовал:

– Держи жену в строгости да в благочестии.

Васюта низко поклонился и повел Любаву в сенник.

Домна Власьевна, в вывороченной меховой шубе, осыпала молодых хмелем. Всплакнула. Васюта облобызал ее и весело произнес:

– Не кручинься, матушка. Любава счастлива за мной будет. Станешь глядеть на нас да радоваться.

– Дай-то бог, – перекрестила оженков Домна Власьевна и со слезами на глазах подтолкнула обоих в опочивальню.

Оставшись одни, молодые тотчас потянулись друг к другу. Жарко целуя Любаву, Васюта молвил:

– Стосковался по тебе, ладушка. Зоренька ты моя ненаглядная, – поднял молодую на руки и понес на постель. Но Любава выскользнула, сказала с улыбкой.

– Погодь, муженек. Я ж тебя разуть должна. Слышал, что матушка наказывала?

– Да бог с ним! – нетерпеливо махнул рукой Васюта. – Наскучали мне эти обряды.

– Нельзя, Васенька. Матушка меня спросит. Садись, государь мой, на лавку.

Васюта сел и, посмеиваясь, протянул Любаве правый сапог. Но та ухватилась за другую ногу.

– Левый сниму.

Сняла сапог, опрокинула. Об пол звякнула монета. Любава рассмеялась.

– Везучая я, муженек!

– Везучая, Любушка! – кивнул Васюта и понес жену на мягкое ложе.