Византийская тьма

Старший брат его, Михаил Акоминат, был во всем удачливее. Вовремя постригся и уже был рукоположен в епископы Афинские. Перед отъездом к месту своего служения сумел младшего братца к этой покровительнице, как говорится, внедрить. В тот миг, когда восторженная толпа царедворцев, восприяв известие о чудесном оживлении царя, разбегалась по домам, Никита представился Манефе Ангелиссе и получил от нее приглашение заходить. Да что там заходить! Сегодня же и пожаловать на малый семейный ужин.

Никита поделился со своим бывшим однокашником по имени Мисси (то есть Михаил) и по прозвищу Ангелочек.

— О! — воскликнул бывший питомец философской школы. — О, Манефа!

И он несколько раз повторил «о, Манефа!», хотя, несмотря на все осторожные выспрашивания Никиты, так и не смог внятно растолковать, что означает это «о, Манефа!».

Мисси, великовозрастный младенец, как и провинциал Никита, ожидал назначения на выгодную должность. Но так как являлся столичным жителем, да еще и сыном аристократических родителей, никуда не торопился, а заботился только о полировании подошвами Золотой Площадки в центре столицы, где фланировала юная Византия.

— О, дивная Манефа! — еще раз повторил он, затем рассказал, что у Манефы есть племянница по имени Теотоки, о которой он выразился еще более неопределенно:

«Весьма незамужняя брюнетка!» Впрочем, загадочно выражаться это была черта характера Мисси и о той самой Теотоки он прибавил только: «Умопомрачительная особа!»

— Вот что, — сказал он. — Ты приглашен к ним на вечер? Решено: я пойду с тобой. Ведь я им родственник, ты знаешь? А откуда же тогда мое прозвище — Ангелочек?

За ужином у Манефы только и разговоров было, что о происшедшем сегодня у царского одра. Казалось бы, разговоры должны были вертеться вокруг страшных сюжетов, например, кто же этот загадочный исцелитель, пророк из Львиной ямы. По городу ходили слухи, что он вообще с того света, не человек — оживший покойник.

Ничего подобного. Гости Манефы чинно орудовали салфетками, вытирая жирные пальцы (вилок в те времена еще не изобрели), то и дело спрашивали у слуг горчицы или соусу и шелестели в разговорах, подобно каким-нибудь гусеницам у капустного листа.

— Ах, ах, всепресветлейшая Ксения-Мария, не говорите мне о ней! Ах, как должна быть счастлива она — ведь ей удастся хоть на несколько дней возвратиться в свой новый, только что выстроенный особняк во Влахернах…

Византийцы славились уменьем говорить так, чтобы ничего не говорить. И эта выспренняя тирада означала только, что где-то глубоко под спудом идет подвижка власти. Царица молодая со своим паракимоменом поторопилась похоронить мужа и теперь может угодить в почетную ссылку. А у руля может встать другая пара — порфирородная кесарисса и ее зубастый крокодил красавчик Райнер.

— Особенно если им удастся перехватить такого чудотворца, как этот из Львиной ямы, — глубокомысленно заметил светлый старец Феодорит, запивая крепким хиосским жареную дичь.

Гости на него замахали: всем ведь известно, что праведника из Львиного рва изобрел не кто иной, как верховный паракимомен.

— Изобрел! — воскликнул Феодорит. — А использует Маруха. Вот увидите, она позубастее будет, чем те самые львы!

Никита из-за пышных рододендронов и хризантем, украшавших Манефин стол, внимательно разглядывал гостей, особенно тех, кто сообщал что-нибудь — в Византии же не было газет, а поток информации не уступал и современному. Вот длинный, лысый и старый Феодорит, о котором — знал Никита — смеялись, что он светел, как печная дверца. Мисси Ангелочек звал его просто — дворцовый верблюд, утверждал, что он потому такой смелый, что сам из стражей уха.

Манефа тоже его побаивалась, пододвигала ему рябчиков в винном соусе, сокрушалась, что подопрели.

— Не подо-пре-ли они, нет. — Феодорит, увлекшись крепким хиосским, уже плохо действовал языком. — Вкуснейшие, дьяволята!

Теперь пришлось хозяйке сокрушаться по поводу того, что гость за ее столом нечистого помянул. А другой ее почетнейший гость — глава рода молодой Исаак Ангел, тоже несколько перебравший, захохотал при словах Феодорита о Марухе.

— Порфирородная кесарисса, священноцарственная василисса. — стал перечислять он высокородных персон и неожиданно закончил: — А, все они мазаны одним миром!

Гости перестали звенеть посудой и стучать ножами — уж очень это было дерзко. Один шаг до оскорбления величества. Впрочем, Исаак Ангел, как вождь клана, всегда отвертится. А из остальных могут, увы, сделать козлов отпущения. Исаак Ангел, пьянея, пытался неверною рукой налить себе еще хиосского, расплескивал на себя и на соседей, пока суровый раб Иконом, домоправитель Манефы, не отобрал у него кувшин, налил и преподнес с поклоном.

Манефа подумала, уж не вызвать ли его, Исаака Ангела, челядь, толпящуюся за порогом? Но суперангел не сделал последнего шага, ведущего к оскорблению величества.

— А знаете, ангелы, — спросил он гостей, — почему на нашем гербе у херувима шесть крыльев? Двумя крылами закроет глаза, двумя уши, а двумя рот. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу.

Умеренно посмеялись, главное, тому, как ловко этот молодой царедворец прошелся по лезвию ножа.

Чтобы переменить тему, Манефа стала сокрушаться, что родственник ее куда-то запропал, тот самый, акрит из Пафлагонии. Днем она отослала его сюда обедать, слуги говорят, он ушел в город, сказал: искать правду. Один, печалилась Манефа, человека у него нет.

Светлый старец Феодорит пытался ее утешить: э, матушка, наши ведомства что темный лес, искать там правду все равно что иголку.

Несколько протрезвевший Исаак Ангел стал развлекаться тем, что дразнил хозяйкину моську, покоившуюся в ее могучих объятиях. Собачка сначала сверлила рыжего обидчика недовольным глазом, а потом стала хрипло на него тявкать.

А тут на кухне что-то вдруг хлопнуло, зашипело, запахло горелым. Манефа нервно вскочила, сунула моську на руки племяннице, помчалась наводить порядок, по дороге раздавая подзатыльники.

Это и была та самая Теотоки, которую так выразительно аттестовал Ангелочек. Ничего умопомрачительного в ней не было, кроме того, что это была одна из перспективнейших невест империи. Наверное, это и имел в виду Ангелочек, когда говорил «весьма незамужняя». Действительно, нелегко найти себе мужа, если и по отцу и по матери родственница царям. А в остальном это была самая обыкновенная тоненькая, чернявая смешливая девушка с нежными усиками над чувственным ртом.

— Глупая ты, — гладила она трясущуюся в гневе моську. — Ты не знаешь разве поговорки? На дураков и господ собаки не лают!

— Ого! — комически воскликнул Исаак Ангел. — Это что, бунт?

— Хуже, господин Ангел, — в тон ему отвечала Теотоки. — Это война династий. Я выхожу из вашего подчинения, любезный генарх.

— Как! — вскричал Исаак Ангел, а все остальные перестали есть и выглядывали из-за рододендронов и хризантем. — Вы выходите замуж?

— Да, и притом за Комнина… Вот со мною пришла моя будущая родственница, вы не узнаете ее? Правда, она давно в высшем обществе не бывала…

Исаак Ангел, конечно, тотчас узнал новую гостью. Даже разрумянился от волнения, хотя трудно было стать еще более румяным при его рыжей комплекции. Вскочил, стал улыбаться и кланяться, отгибая ветви рододендронов.

— О, блистательная Ира, Эйрини, дочь славнейшего Андроника!

Теотоки, смеясь, грозила пальчиком. Не промахнитесь, господин дипломат, принц Андроник еще не получил официального прощения.

Мисси встрепенулся и ткнул в бок своего однокашника.

— Глянь, глянь, эта белобрысая, худосочная, рядом с Манефиной племянницей! Это и есть принцесса Ира, дочь Андроника. Знаешь, что я подумал? Ведь ее за меня сватают. Давай-ка пересядем за их конец стола, я тебя познакомлю.

Пересели, но без ощутимых результатов. Обе высокородные девицы в ответ на изысканное представление Ангелочка только наклонили высокие прически, потому что были целиком поглощены фокусами, которые учинял вконец развеселившийся глава рода Исаак Ангел.